Учебное интервью с Анной Монгайт

В рамках занятий по сторителлингу студенты Школы дизайна взяли интервью у художников, ученых, актеров, режиссеров, музыкантов и других значимых в сфере искусства и науки людей. Масштабный учебный проект под руководством журналиста, писателя, куратора Школы дизайна Игоря Шулинского реализовали студенты I курса профиля бакалавриата «Медиа и дизайн».

Игорь Шулинский, куратор курса о проекте: «Со студентами первого курса мы затеяли, как нам изначально казалось, авантюрный проект. Авантюрный, потому что он казался наглым и недосягаемым. Изучая жанры журналистики, мы столкнулись лицом к лицу с интервью. Интервью — пожалуй, самый сложный жанр. Он предполагает знание тактики, стратегии, психологии, стиля... Но главное, нужно быть смелым и решительным. Ведь вчерашним школьникам нужно было отправиться на встречу с реальными звездами и сделать с ними настоящий, правильный текст. А еще надо помнить, что интервью — это всегда война, потому что нужно добыть информацию, которую люди не всегда хотят предоставлять.

Можно сказать, что мы изучали искусство самураев, правда, с филологической точки зрения. Из более, чем 60 интервью я отобрал 47: с хип-хоперами, учеными, художниками, актерами, режиссерами, музыкантами, продюсерами. И мне действительно приятно, что некоторые из этих крайне закрытых людей, сумели распахнуться пред нашими студентами. Я горд за наших первокурсников, честное слово».

Публикуем следующий материал проекта. Интервью у журналистки, телеведущей, креативного продюсера телеканала «Дождь» Анны Монгайт взяла студентка Алиса Синяева:

— Анна, здравствуйте. Хотелось бы узнать, с чего началась ваша карьера тележурналиста?

— Я родилась в семье журналистов, мой отец — журналист, и вокруг всегда были журналисты. Окружение очень важно, это иллюзия, что людям легко принять принципиально иные решения, чем те, которые они видят с детства — попасть в какие-то чужие среды.

Когда мне было 13 лет, я пошла работать в детскую газету «Глагол», которую издавали подростки при государственной инициативе. На самом деле, это было такое место для хэдхантинга — там постоянно находили детей или подростков для различных молодежных проектов, в том числе для известного телепроекта «До 16 и старше», который шел на «Первом Канале». Его делали взрослые, солидные, умудренные опытом, старой закалки тележурналисты, но туда все время набирали детей, которые якобы сами вели эфиры, сами занимались репортерской работой и так далее. Тогда я впервые попробовала поработать в кадре, но на меня это не произвело большого впечатления, потому что, когда ты манипулируем старшими, это никогда не цепляет.

— А расскажите о жизни в Одессе.

— Я родилась в Одессе. Одесса — это такая сильная почва, очень патриотически настроенный город, таких на самом деле мало. Одесситы влюблены в свой город, говорят на своем специфическом языке, который гарантирует местным чувство юмора, любят свою историю, страшно снобски относятся к приезжим, несмотря на то, что город курортный и живет туристами. В Одессе какое-то сильное обаяние, какое бывает в морских городах, где матросы, где свобода, где меньше ощущается давление сверху.

Когда в 9 лет я переехала в Москву, то почувствовала, как ужасно быть иным, непохожим. У меня тогда, как раз был тот самый знаменитый очень сильный акцент и одесское образование, которое совершенно не соответствовало московским параметрам. В общем, это было тяжело, в то время я столкнулась с буллингом. Но до сих пор своей родиной я ощущаю Одессу, а не Москву. Москва — прекрасное место для работы, а Одесса — чудесное место для того, чтобы там родиться.

— Вы знаете украинский язык?

— Когда я жила в Одессе, украинский преподавали в школе как второй язык, как во всех национальных республиках, но так как в Одессе никто никогда не говорил по-украински, то преподавание было очень слабым, и я практически ничего не помню. В городе говорила на суржике — сочетании разных местных диалектов, русского, немножко украинского, и каких-то слов из греческого. Но украинский учили, когда надо было поступать в вузы, потому что было необходимо его сдавать.

— В тему образования: известно, что вы учились в МГУ, а потом ушли, не закончив. Почему?

— Я не училась, потому что все время работала. К тому моменту, когда я поступала, то уже работала и там и сям. Всю дорогу, пока мои сокурсники занимались в основном студенческой жизнью, я работала. Я чувствовала себя на порядок круче, чем сокурсники, хотя это не совсем правильно, потому что академические предметы на журфаке преподавались неплохо, но все, что касалось профессии, было очень архаичным. В какой-то момент я пропустила одну сессию, потом вторую, ушла в академ и уже не вернулась, хотя мне звонили и уговаривали доучиться. Им казалось очень неуместным, что студент, особенно успешный, бросает учебу. В итоге я заканчивала Российский Новый Университет. У меня в какой-то момент появилась мысль, что классно было бы получить образование, связанное с менеджментом и культурой. Я написала на эту тему диплом, но никаким образом дальше это в моей жизни не развивалось.

— А теперь немного о работе: что стало толчком к созданию программы «Женщины сверху»?

— Общественный запрос. Очевидно, что за последние полтора года женская тема стала важной. Еще недавно феминистки и все, что касается женского вопроса, всеми воспринималось как «низкая» история. Мало кто понимал, что такое феминистическое движение. Казалось, что феминистки — это неухоженные лесбиянки. А сегодня совершенно изменилось отношение к женщинам, отношение к женской роли и к женской самоидентификация. Если раньше шутить на женскую тему, говорить о том, что женщина не человек, о ее вторичности, отпускать неуместные сексуальные шутки казалось абсолютно нормальным и естественным для мужчин и спокойно воспринималось женщинами, то теперь самоощущение женщины изменилось, а так как женщин в мире много — больше половины, то они могут диктовать повестку. Это постепенное завоевание плацдармов, ведь когда-то и расизм казался абсолютно естественным, существовала бытовая сегрегация, когда в Америке белые люди ездили в автобусах спереди, а черные — сзади, и это казалось абсолютной нормой, все так жили. То же самое и с женщинами. Еще вчера казалось, что домогаться до женщины, не спрашивая ее желания, — это OK, а женщине априори это должно нравиться, а сегодня это уже кажется неуместным.

— Как вы думаете, почему в нашей стране тема харассмента не считается такой серьезной, как на Западе? Вот даже та громкая ситуация со Слуцким.

— Потому что наша страна позднее ко всему приходит — тоже эволюционирует, но значительно медленнее. В России об этом не задумывались еще года два назад, просто произошел момент накопления, и, конечно, движение «Me too» и история с Вайнштейном добавили смелости, потому что ну кто бы обратил на скандал со Слуцким внимание до истории с Вайнштейном? Еще несколько лет назад девушек, предавших ситуацию со Слуцким огласке, послал бы любой. А сейчас, хоть и кажется, что кардинально ничего не изменилось — Слуцкий даже не получил выговор в Думе, но ощущение недосказанности от ситуации, презрение, которым его обдает общество, — это уже результат. В какой-то момент девушки собрались и решили, что имеет смысл вытащить эту историю наружу. Хотя домогательств в Думе было значительно больше, но не все их коллегии, работавшие с депутатами, согласились об этом говорить.

— А как вы относитесь к масштабной акции «Me too»? Многие не верят в эти истории, из-за того, что все вылилось наружу одновременно. Многие также не верят в домогательства Кевина Спейси.

— А что ситуации с Кевином Спейси? Все подтвердилось: действительно, он домогался до многих, про него это было известно. Просто изменилась атмосфера в обществе: до какого-то момента это казалось естественным, жертвы были уверены, что нужно это терпеть. Кевин Спейси — звезда, а люди, к которым он приставал, — менее известные. Тоже самое Слуцкий — он большой начальник, а они — мелкие журналистки. Но после того, как все начали об этом говорить, стало понятно, что можно не терпеть. Конечно, были люди, которые относились к ситуации иронически — мы это наблюдали даже внутри журналистской среды. Есть такие мачистски настроенные журналисты, которые сначала подняли это на смех, а потом стало неловко шутить на эту тему, потому что они оказались в меньшинстве. Пока ты в большинстве, тебе просто, а когда в меньшинстве — пытаешься сам себя перенастроить.

— К вам самой когда-нибудь приставали?

— Разумеется, многократно. Но не могу сказать, что ко мне много домогались именно как к журналисту — на рабочем месте. Но сегодня уже снисходительное отношение к себе как к женщине, вызывает раздражение. Почему я как женщина считаюсь глупее и слабее? Таких вот прямо агрессивных домогательств, думаю, я бы не потерпела — конечно, в жизни они случались, но я как-то выкручивалась. До обращений в полицию не доходило, но ситуации неприятные, конечно же, были. Я думаю, они были у любой женщины, просто теперь женщины должны чувствовать себя смелее и не должны сомневаться в своей правоте в подобных ситуациях.

— Есть ли что-то, чего бы вы хотели добиться в жизни?

— Я бы хотела попробовать новые настройки профессии. Потому что с профессией сейчас происходит интересная вещь: она страшно устаревает, исчезает грань между профессионалами и любителями, все меньше ценятся профессиональные журналистские скиллы, и все большим спросом пользуются энергичные любители. Поэтому я бы хотела идти синхронно со временем, хотела бы осваивать новые грани специальности, чтобы не устаревать. Это очень серьезный челлендж, очень легко устареть будучи журналистом в традиционном его понимании. Конфликт нынешних теле- и youtube-профессионалов говорит именно об этом — люди, работающие в youtube, — любители, но собирают большую аудиторию, чем профессионалы. Так что главный профессиональный челлендж нашего времени — совместить в себе качества профессионала и аудиторию youtube.

— Какой был самый счастливый день в вашей жизни?

— Это примерно такой же вопрос, как «какой ваш любимый цвет?». Счастливых дней было очень много, невозможно описать один. Счастливые дни очень часто связаны с влюбленностью — когда ты находишься на пике влюбленности, и она взаимная.

— Может быть тогда день вашей свадьбы? Или рождение детей?

— Свадьба очень редко бывает самым счастливым днем, так как она связана с гипертрофированной ответственностью и гигантскими организационными сложностями. Роды — это очень классно: это освобождение от ответственности все время носить в себе другого человека и отвечать не только за себя, но и за него. Рождение ребенка — это, конечно, счастливый момент, но страшный стресс, боль, кровь, лекарства и так далее.

Я очень люблю путешествовать. Когда ты путешествуешь с любимым человеком, у тебя нет никаких обязательств, и ты полон новых впечатлений, так что это почти всегда состояние счастья, главное — уметь его зафиксировать, а это умеют очень немногие.

— Тогда какой самый плохой день?

— Плохих дней было много. Плохие дни обычно помнишь лучше. Как и другие драматические события, они формируют человека больше, чем счастливые. Вот в 19 лет я ехала с бойфрендом в машине и попала в автомобильную катастрофу. Водитель погиб, а нас довольно сильно ранило. Помню, я пришла в себя от анестезии, и обнаружила, что у меня выбито 9 зубов, сломана нога, и все мои жизненные планы порушены. И вот это состояние отчаяния, которое, видимо, усугублялось действием лекарств, было очень тяжелое: ты привязан к койке, ты не можешь ничего сделать самостоятельно, ты плохо выглядишь, и, вообще, жизнь поломана. Еще был ужасный день, когда я родила первого ребенка. Это произошло на полтора месяца раньше времени, и в первый день было непонятно, выживет ли он. Я помню, это было состояние достаточно ужасное. Я все время рыдала, и все было на разрыв. В общем, ужасных дней можно повспоминать много, а со счастливыми — сложнее: ты не помнишь подробности, ты не помнишь это ощущение, поэтому счастье всегда очень трудно описать.