Таксидермия, искусство и новая природа постгуманизма. Часть 1

Сегодня присутствие чучел в музеях, как и сама их идея, кажется странным. В самом деле, это потрепанные временем останки животных, убитых десятки, а то и сотни лет назад, натянутые на манекены или набитые соломой, выставленные в сумрачных залах старых музеев. Теперь они являют глазу не чудо природы, а эстетически отвратительное и постыдное наследие колониального прошлого и жестокой эксплуатации природы. Александр Писарев предлагает варианты ответа на вопрос: «Зачем сегодня смотреть на мертвых животных?».

На протяжении нескольких столетий, начиная с XVI века, корабли и караваны везли в центры западной цивилизации из всех регионов мира десятки и сотни тысяч тел, скелетов и шкур мертвых животных. Более тонким ручейком сюда стекались останки экземпляров местной фауны. Тела погружали в растворы в стеклянных сосудах, а скелеты воздвигали на треноги, но самая странная участь ждала покровы мертвых животных — их набивали соломой или натягивали на манекены, чтобы получившаяся инсталляция походила на живое существо.

Эта процессия смерти, не траурная и не скорбная, отнюдь не была мрачной для своих современников. Она освещалась благородным светом знания и власти, соединившихся в империю наблюдения [Daston, Lunbeck 2011, 81-114]. (Неслучайно корабль в открытом море — один из классических символов науки Возрождения и Нового времени). Процессия менялась вместе с этим союзом.

Начиная с XVI века самые необычные и поражавшие воображение тела и останки собирались от случая к случаю и демонстрировались в кабинетах редкостей (Wunderkammer, Kunstkammer) как чудеса и диковинки. Считалось, что аномалии — это царский путь к познанию устройства природы [Daston 2000a; 15-41]. Позднее в XVIII-XIX веках перешли к систематическому сбору типичных экземпляров в соответствии с представлениями естественной истории. Столь разнородная коллекция собиралась — хранилась, изучалась и экспонировалась — в особых местах, музеях естественной истории. Музеи — продукты соединения энциклопедизма и колониализма — служили своего рода линзами, сводившими необузданное богатство того, что называли природой, к упорядоченному, обозримому и манипулируемому многообразию абстрактных таксономических типов.

Попав в музей естественной истории, таксидермические объекты оказались в специфическом месте. Исторически его первичными задачами были сбор и хранение архива естественной истории, его последующее исследование и использование при воспитании научных кадров. Со временем развивалась образовательно-просвещенческая функция: вызывать и поддерживать интерес общественности к науке и актуальным научным исследованиям и проблемам, а также сообщать научное знание. При этом к знанию явно или неявно добавлялись и другие смыслы. Дело в том, что миссия науки почти никогда не исчерпывалась нейтральным познанием мира, хотя наука того часто желала. Из порядка природного человек, особенно современный, неизменно стремится выводить порядок моральный. Познавая, производя и распространяя знание, наука одновременно решала ту или иную моральную или политическую задачу в отношении человечества, нации, империи, народа и т.д., будь то моральный прогресс, процветание государства, воспитание граждан, власть над порядками природы, техника как панацея социальных проблем и т.д. Неслучайно устройство музеев естественной истории и научных институтов часто копировало типичные устройство основных мест власти той эпохи, церквей и дворцов.

Иными словами, в музеях естественной истории наука переплеталась с общественным пространством, а внутринаучные задачи — с моральными или социально-политическими. С одной стороны, это места науки par excellence, и здесь посетители были в непосредственной близости от научной кухни. С другой, это общественные учреждения, существующие в конкретном морально-политическом режиме, где наука реализует свои вненаучные задачи, например, просвещение граждан, а общество или государство — задачу по их воспитанию посредством облагораживающей науки и природы. Поэтому экспозиция — это пространство, где научное нередко сцеплено с морально-политическим.

Сообщая научные идеи и морально-политические смыслы, музеи науки формируют общую чувственность граждан — своего рода коллективный эмпиризм, дорефлексивную оптику как способность множества людей распознавать в одних и тех же вещах и событиях одни и те же научные и морально-политические содержания и говорить о них на одном языке — задают единство переживания «расколдованного мира». Таксидермические объекты, будучи и научными объектами, и экспонатами, могли быть инструментами всех этих задач: научного исследования, трансляции научного знания и производства моральных субъектов [Писарев 2018].

В музеях науки, частным случаем которых являются музеи естественной истории, экспонируются объекты, но фактически это места идей: с объектами мы взаимодействуем именно посредством идей [Boyd 1999, 185]. Поэтому для научного музея характерна тройная репрезентация. Во-первых, эксплицитная репрезентация природы, поскольку и насколько она дана в актуальном научном знании, во-вторых, одновременно явное и неявное представление самой научной оптики, поскольку с ее помощью познается природа, в-третьих, трансляция морально-политических смыслов, вписанных в содержание и структуру экспозиции, интерьеров и архитектуры.

Второй и третий уровни нередко натурализировались и действовали неявно, в тени встречи с «самой» природой. Последняя благодаря этому, очищенная от перипетий своего научно-технического производства и социальной контекстуализации, представала гармоничной, первозданной, автономной и необходимой, а не произвольной, «сделанной» и всегда уже социализированной и интерпретированной. Дело в том, что музей науки транслирует «научную картину мира» если не как истинную, то как единственно возможную и универсальную, но не одну из возможных. Поэтому в соответствии с научной идеологией он устроен как «объективная» репрезентация: он якобы демонстрирует сами вещи или саму природу, стирая сделанность научных объектов и обусловленность знания, сводя роль научной теории к роли прозрачного медиума и «всего лишь» инструмента. Этому универсальному содержанию соответствует и универсальный посетитель — конструкция не менее проблематичная.

Распространение таксидермии — часть сформировавшейся в XVII-XIX веках империи наблюдения, в которой расширение арсенала практик, техник и инструментов наблюдения и их экспансия во все новые места на планете переплетались с политико-экономическими режимами колонизационных, военных, культурных и торговых экспансий. Как и другие практики наблюдения, таксидермия переводила невидимое в видимое, ускользающее в постоянное, а абстрактное в конкретное. Она принадлежала миру больших расстояний и относительно низких скоростей. Развитие фото и видео, телевидения и спутниковой трансляции впоследствии позволит наблюдать практически непосредственно, обнулив расстояния и разогнав скорость, но это в будущем. Пока же чучела вместе с другими техниками консервации помогали решить насущную проблему науки и власти: как наблюдать на расстоянии?

Прежде всего, необходимо было решить проблему удаленности мест обитания, низкой скорости передвижения и хрупкости организмов. Немногие из них могли выдержать транспортировку, а те, что могли, были недолговечны. Поэтому от живого приходилось избавляться — экспедиции привозили останки животных, которые превращались в чучела и другие образцы. До определенного момента развития технологий наблюдение было невозможно без смертоносного и вычитающего из среды вмешательства. Музеи репрезентировали природу вне жизни и среды.

Разумеется, существовали иллюстрации, но они отличались неточностью и недостоверностью, а также были отделены от оригинала субъективностью своих создателей, художников и натуралистов. Таксидермия выигрывала у них за счет того, что позволяла увидеть животное своими глазами. Таксидермист выступал скорее посредником, чем творцом, и по мере совершенствования технологии и повышения доступности информации о животном при жизни его работа становилась все менее явной. Поэтому ею легче, чем в случае иллюстрации, можно было пренебречь, получив взамен объективность образа. В конце концов, природа предположительно сама высказывается и является в чучеле хотя бы потому, что в нем сохраняется ее кусочек.

Таксидермические объекты позволяли не только организовать наблюдение на расстоянии, но и отсрочить его во времени. В XVIII и особенно XIX веке большую роль в науке играли архивы —особенно в астрономии (самый известный проект — Carte du Ciel, картографирование и каталогизация объектов звездного неба), филологии (архивы бумажных оттисков надписей на древних языках, например, Corpus Inscriptionum Latinarum) и, конечно, естественной истории. Как и в случае Corpus Inscriptionum Latinarum, архива стремительно исчезающих латинских надписей, разбросанных по всему культурному ареалу Римской империи, предмет естественнонаучных архивов — жизнь в ее многообразии — был недолговечен. Долговечной же может быть только форма. Не вполне очевидно, какую форму можно абстрагировать из жизни, чтобы в ней удерживалась жизнь как таковая? Чучела в какой-то мере решали эту проблему через воспроизводство видимого внешнего подобия и сохранение части оригинала (шкуры, реже тела).

Архив должен был служить фундаментом для будущих исследований и открытий. Это предполагало представление о непрерывности дисциплин, поэтому в архивы встроен элемент утопии — представление о сообществе, которое переживет все волны смены теорий («руины, громоздящиеся на руинах»), политические, экономические и социальные потрясения. Что останется в будущем от сегодняшней науки? Уже не вечные истины, а архивы [Daston 2019a]. В том числе коллекции чучел.

В своем начале эта процессия прославляла изобилие и причудливость форм природы, в конце — пыталась сохранить образцы того, что от природы осталось и вот-вот должно было исчезнуть. Она прекратилась лишь в XX веке, но ее материальные следы — прежде всего чучела — остаются на своих местах в музеях естественной истории и по сей день.

В научно-музейном пространстве чучела позиционируются как репрезентации определенным образом понимаемой природы, например, таксономических единиц или популяций. Через них как через окно предлагается увидеть саму природу. Однако это лишь один из аспектов их существования, скрывающий тот факт, что в своей основе, как и все научные объекты, они — историчны. Они возникают, развиваются и исчезают, меняют свой смысл и способ существования, попадая в новые условия.

Чучела — «сделанные» вещи, продукты искусности и техники. Они зависят от разных сетей идей, институтов, и акторов, которые их конституируют в разные исторические периоды. Как и любые научные объекты, они не вечны и не идеальны, не существуют всегда и всюду, а вписаны в историческое существование этой разнородной и контингентной сети (или сетей), которая не ограничивается конвенциональными рамками науки и может включать политические, культурные, экономические и социальные контексты. Другими словами, научные объекты всегда находятся в разнокалиберных симбиозах со многими вещами, их существование не самодостаточно (они не causa sui) и нуждается в воспроизводстве этой сетью.

По мере изменения сети научные объекты «могут стать совершенно маргинальными, потому что никто больше не ожидает, что они еще станут источником беспрецедентных событий» [Rheinberger 2000, 274]. Они даже могут выпасть из сети подобно флогистону и эфиру вследствие того, что предполагавшая их теория отвергнута или проиграла конкуренцию, но при этом не прекратят существования.

Историчность и реляционность существования научных объектов означает, что оно не описывается конвенциональной двузначной метафизикой, возникшей в XVIII веке и организуемой парами существует-не существует, реальное-исторические, объективное-субъективное, факт-изделие, открытие-изобретение [Daston 2000a, 4-5]. Последнее различие — между открытием и изобретением — остается метафизической аксиомой и сегодня: в саморепрезентации науки то, что «сделано», приобрело негативный смысловой оттенок подделанного, сфабрикованного, артефактного, несовместимого с познанием как отражением или открытием. Поэтому чтобы таксидермический объект стал научным, его сделанность, сконструированность должна была быть стерта, предана забвению. Хотя чучела животных, казалось бы, говорят сами за себя и абсолютно наглядны, конечный смысл и реальность, которые они обретали на протяжении своей истории, зависели от сети, с которой эти объекты исторически соединялись.

Здесь я опущу анализ того, как работала образность чучел в эпоху их культурного расцвета до середины XX века, когда они были почти исключительно рабочими объектами науки и инструментами музейной репрезентации природы (об этом см. полную версию текста) и сразу перейду к современному положению.

В 1999 году Уиллард Бойд, бывший президент Филдовского музея естественной истории, с горечью писал, что таксидермические диорамы теперь «часто воспринимаются посетителями как мертвые зоопарки в темном тоннеле» [Boyd 1999]. Путь от захватывающего, даже возвышенного опыта до груды трупов занял чуть больше полувека.

Начиная с 1950-1960-х годов музейная таксидермия оказывается в глубоком упадке. Это было обусловлено рядом факторов.

Во-первых, изменилось положение музеев естественной истории. Они почти перестали быть местами актуальной науки и от них уже не ожидают беспрецедентных открытий. Этот процесс начался уже в начале XX века, когда в биологическом знании дескриптивная естественная история была вытеснена на обочину лабораторными исследованиями жизни [Raider, Cain 2008, 152-153]. Архив естественной истории маргинализировался в поле науки, биологов теперь интересовали совсем другие объекты. Музеи естественной истории перестали быть местами, где производят естественнонаучные знания, и сосредоточились на их распространении: в дальнейшем музеи науки новой формации, например, центры науки и технологий, унаследовали от них только образовательно-просветительскую функцию [Friedman 2010, 46].

Кроме того, из музеев ушла политика. Во второй половине XX века закончилась эпоха колониальной системы, и государствам более не нужно было представлять свое могущество таким образом, а для нациестроительства появились новые медиа. Изменилась научная идеология и наука стала более «техническим» делом, на первый план вышла физика. В XX веке могущество связывалось уже не с экстенсивным движением — проникновением в отдаленные земли и подчинением своему контролю планеты, — а с интенсивным движением по шкале масштабов строения мира к (суб)атомному уровню и к крупномасштабным структурам Вселенной. Таким образом, научно-политическая сеть, значимым элементом которой был музей естественной истории, была пересобрана на новых основаниях, и он оказался на ее периферии.

Во-вторых, таксидермия проигрывала более современным способам визуальной репрезентации природы — фото и видео, распространяемым телевидением и позже в интернете, а также интерактивным экспонатам новых музеев науки. Они значительно эффективнее решали проблему удаленности и сохранения, одним из решений которой когда-то стали чучела. Фильмы Discovery, BBC и подобные им переносят зрителя напрямую в среду обитания животного, позволяют наблюдать за ним с немыслимой близостью и одновременно безопасностью. Онлайн-трансляции до минимума сократили и временную дистанцию. Естественно, при наличии дома яркой картинки с животными в их естественной среде неподвижные и ветшающие мертвые животные в полутемных залах, куда еще надо было добраться, не вызывали былого энтузиазма. Поэтому модернизация музеев естественной истории часто вела к уничтожению чучел. Так, в 1982 году Музей естественной истории в Салфорде частично распродал, частично утилизировал чучела, поскольку ни один музей не согласился принять коллекцию, от которой пришлось избавиться в ходе модернизации [Andrews 2013, 37-41].

В-третьих, изменился моральный порядок. Гуманизация отношения к животным и постепенное осознание музеями своего колониального наследия сделали таксидермические объекты вдвойне нежеланными: как свидетельства жестокого отношения человека к природе и к своим соплеменникам. В ряде случаев из-за этого избавлялись от целых таксидермических коллекций, что, впрочем, в итоге стало осуждаться музейным сообществом. Согласно рекомендациям Этического кодекса для музеев естественной истории (ICOM 2013) от авторитетного Международного совета музеев, объединяющего институции в 137 странах мира, чучела необходимо сохранять и обеспечивать им качественный уход, а если институция по каким-то причинам вынуждена избавиться от объектов, то прежде чем уничтожать их, необходимо предложить их другим институциям и вообще перебрать все возможные варианты сохранения. В таких случаях кодекс также рекомендует возвращение чучел и иных образцов в страны, на территориях, где обитали при жизни животные, в качестве культурного наследия этих стран. И, разумеется, почти исчезла практика специального убийства животных ради изготовления музейных чучел.

В 1958-1960 годах в рамках модернизации Музей Саффрон Уолден в Эссексе, второй старейший музей естественной истории в Британии, избавился от всех чучел, кроме образцов местной природы. Ни один музей Эссекса не принял эти экспонаты, поэтому более 200 чучел млекопитающих, птиц, рептилий и рыб были перевезены на городскую свалку и сожжены. Кураторка музея Джиллиан Спенсер назвала три причины: многие чучела испортились и выглядели неприглядно, даже самые сохранившиеся проигрывали в качестве образовательного инструмента зоопарку и телевидению, и наконец, они были спорными реликтами имперской эпохи [Poliquin 2008, 123-124].

В результате перемен финансирование музеев естественной истории было серьезно сокращено, причем непропорционально сильно как раз по статье сохранения коллекций естественной истории [Andrews 2013, 40]. Обеспечивать дорогостоящий уход за чучелами стало сложнее, таксидермисты почти исчезли из штата музеев, таксидермические лаборатории — из музейных зданий. Поток посетителей сильно сократился, что вынудило музеи пойти на глубокую модернизацию, в результате чего чучела и диорамы уступали место в экспозициях интерактивным инсталляциям и видео. Таксидермические коллекции прекратили пополняться или пополнялись несистематически и слабо, например, за счет пожертвований чучел из частных коллекций и тел животных, погибших в естественных условиях или умерших от старости и болезней в зоопарках. Поскольку чучела естественным образом ветшали, в условиях затрудненного обновления это вело к обеднению коллекций. Таксидермические популяции биологических видов начали сокращаться вслед за живыми популяциями.

Библиография

• Писарев 2018 — Писарев А. К истории музеев науки: визуализацией чего являются экспонаты? (Случай Африканского зала Американского музея естественной истории) // ΠΡΑΞΗMΑ. Проблемы визуальной семиотики. 2018. Вып. 4 (18). С. 202-221.
• Aloi 2018 — Aloi G. Speculative Taxidermy: Natural History, Animal Surfaces, and Art in the Anthropocene. New York: Columbia University Press, 2018.
• Andrews 2013 — Andrews E.L. Interpreting Nature: Shifts in the Presentation and Display of Taxidermy in Contemporary Museums in Northern England (PHD thesis). The University of Leeds, 2013.
• Bateman 2013 — Bateman V. Why Look at Dead Animals? Taxidermy in Contemporary Art (MA thesis). OCAD University, 2013.
• Bennet 1998 — Bennet J. Can Science Museums Take History Seriously? // The politics of display: museums, science, culture / MacDonald S. (Ed.). London: Routledge, 1998. P. 149-157.
• Bezan 2019 — Bezan S. The Endling Taxidermy of Lonesome George: Iconographies of Extinction at the End of the Line // Configurations. 2019. Vol.27. № 2. P.211-238.
• Daston 2000 — Daston L. Introduction. The Coming Into Being of Scientific Objects // Biographies of scientific objects / Daston L. (Ed.). The University of Chicago Press, 2000. P. 1-14.
• Daston, Lunbeck 2011 — Histories of Scientific Observation / L. Daston, Lunbeck E. (eds). Chicago; L.: University of Chicago Press, 2011.
• Daston 2019 — Daston L. The Accidental Trace and the Science of the Future: Tales from the Nineteenth­Century Archives // Photo-Objects: On the Materiality of Photographs and Photo Archives in the Humanities and Sciences / Bärnighausen J. et al. (eds.). Edition Open Access, 2019. P. 83-90.
• Latour 2000 — Latour B. On the Partial Existence of Existing and Nonexisting Objects // Biographies of scientific objects / Daston L. (Ed.). The University of Chicago Press, 2000. P.247-269.
• Poliquin 2008 — Poliquin R. The Matter and Meaning of Museum Taxidermy // Museum and Society. 2008. № 6 (2). P. 123-134.
• Quell 2018 — Quell M. A Dutch Exhibit Highlights Startling and Unusual Animal Deaths // Atlas Obscura. 4.04.2018. URL: https://www.atlasobscura.com/articles/dead-animals-museum (дата обращения 10.12.2022).
• Rader, Cain 2008 — Rader K., Cain V. From Natural History to Science: Display and the Transformation of American Museums of Science and Nature // Museum and Society. 2008. № 6 (2). P. 152-171.
• Rheinberger 2000 — Rheinberger H.-J. Cytoplasmic Particles: the Trajectory of a Scientific Object // Biographies of Scientific Objects / Daston L. (Ed.). The University of Chicago Press, 2000. P.270-294.

Впервые текст был опубликован в научном журнале «ΠΡΑΞΗMΑ. Проблемы визуальной семиотики» в 2020 году под заголовком «Образность таксидермии в музее науки: от систематики видов к систематичности насилия и постгуманистической природе».