Таксидермия, искусство и новая природа постгуманизма. Часть 2

В конце XX — начале XXI веков смысл и способ существования чучел в музеях науки существенно изменился. Перестав быть только научными объектами и обнаружив собственную историчность, истоки в колониальном и жестоком мышлении, они были переинтерпретированы самими музеями и художниками. О том как чучела стали идеальный объектом странной, гибридной и разнородной природы в контексте постгуманистических теорий рассказывает Александр Писарев.

Читать первую часть.

В конце XX — начале XXI веков смысл и способ существования чучел в музеях науки существенно изменился. Перестав быть только научными объектами и обнаружив собственную историчность, истоки в колониальном и жестоком мышлении, они были переинтерпретированы самими музеями и художниками. Благодаря этому двойственному статусу, чучела смогли стать воплощениями той странной, гибридной и разнородной природы, которую обнаружили исследования науки и техники и постгуманистические теории по ту сторону научной картины мира.

Вследствие перемен, произошедших во второй половине XX века, в особенности из-за нового этика-политического контекста, музеи естественной истории были вынуждены что-то изменить в своих экспозициях и коммуникации с посетителями и, в частности, экспозиции чучел и коммуникации по поводу них. Общий тренд состоит в деконструкции «естественности» таксидермических объектов, но она могла проводиться в разных направлениях. Важно отметить, однако, что осуждение и подобная деконструкция «естественности» чучел часты, но все же не общеприняты. Для многих музейных специалистов, работающих с таксидермией в качестве научных и образовательных инструментов, она сохраняет важность в качестве способа представить разнообразие и чудо животного мира, непредставимое современными медиумами вроде телевидения, заинтересовать посетителей (и особенно детей). Приведенное далее рассмотрение ни в коей мере не претендует на полноту и представляет лишь одну из траекторий развития таксидермических экспозиций. При этом в самой таксидермической экспозиции, а равно и в научной коммуникации часто ничего кардинально не меняется, реконтекстуализация чучел ведется скорее при помощи политики небольших вмешательств.

Чтобы идти в ногу с изменившейся коллективной чувственностью музеи могут дистанцироваться от чучел путем перевода их из научных объектов в объекты истории науки. Например, в Музее естественной истории в Лондоне такие объекты сопровождаются специальными табличками:

Достаточно ясно заявляется, что экспонируемое принадлежит истории и репрезентирует не столько природу, сколько прежние представления и практики обращения с живым. Правда, это весьма символический кивок в сторону истории науки, и таких табличек явно недостаточно. Музей естественной истории (и музей науки в целом) давно уже не единственный, не главный и не самый эффективный источник научных знаний. Теперь от музея стоит ждать не только и не столько трансляции научного знания, сколько критического комментария к нему. Для этого, возможно, необходимы не просто дистанцирующие таблички вроде процитированной выше, а более глубокая переработка содержания и его подачи и, возможно, более активное привлечение знаний о науке, производимых исследованиями и историей науки.

Проблема в том, что в последние десятилетия отношения истории науки и музеев естественной истории стали особенно напряженными и противоречивыми. С одной стороны, обратившись к изучению материальной культуры науки прошлого, историки науки обнаружили в музейных коллекциях огромное исследовательское поле (в каком-то смысле на смену производству естественнонаучного знания пришло производство исторического знания). С другой — публичная репрезентация науки в музеях науки практически лишена чуткости к истории своего предмета и склонна отделять трансцендентные принципы от исторических обстоятельств их создания, употребления и развития. Когда историки науки обращаются к материальной культуре науки, научная музеология, напротив, избегает ее [Bennet 1998]. Экспонаты для музея все еще в основном являются научными иллюстрациями, а не исторические источниками. Таксидермия пока удерживается на границе между наукой и историей науки, но все же в большей степени на стороне первой.

Это противоречие между антиисторичностью идеологии музея науки и историчностью унаследованного им от другой эпохи содержания, между привычной натурализацией и некомфортной денатурализацией накладывалось на другое противоречие — между этико-эстетической сомнительностью чучел и изменившимся моральным порядком, чутким к эксплуатации природы и колониальному наследию. Эти противоречия необходимо было каким-то образом если не разрешить, то сгладить.

Одним из решений было включение музея в обсуждение экологической проблематики при помощи ярких вмешательств. Переосмысление таксидермических экспозиций в рамках экологической повестки — достаточно распространенное явление, особенно в начале XXI века, зачастую связанное с модернизацией музеев [Andrews 2013] и последующим ростом коммерциализации.

Реконтекстуализирующие вмешательства не меняют экспозицию, но играют на контрасте с ее нейтральным и выключенным из актуальности представлением научного знания о природе. В 2019 году школьники из города Бата, вернувшись с экскурсии в Бристольский музей, под впечатлением от чучела бенгальского тигра начали искать информацию о животном, из которого были сделаны эти чучела. Чучело действительно было эффектным, но столь же травмирующим — в диораме тигр оскалился и прижался к земле, готовясь биться за свою жизнь. Даже обнаруженные крохи информации ужаснули детей, и они потребовали от музея рассказать настоящую историю чучела бенгальского тигра. Так родился проект, сильно изменивший таксидермическую экспозицию музея. Во-первых, чучела 32 вымерших или находящихся на грани вымирания животных были накрыты траурными полупрозрачными саванами [Rech 2019]. Во-вторых, значимой частью экспозиции стали истории этих конкретных животных, ранее в лучшем случае известные только сотрудникам музея. Подобные истории все чаще подаются в регистре сострадания и раскаяния за жестокость предков и старших поколений.

Обретение чучелами историй их прижизненного существования и страдания важно для изменения смысла таксидермии. В XVII-XIX веках и частично в XX веке животные таксидермических коллекций преимущественно анонимны. Их основная задача — служить типовыми экземплярами клеток классификации и репрезентировать колониальное богатство. Иногда чучела обладали историей и именем, которые были известны сотрудникам музея или даже широкой аудитории, но как правило это были истории человеческой деятельности, а не самих животных или чучел.

В XX веке чучела все чаще обретают собственную историю, личность и имена: теперь они ценны сами по себе, а не как воплощение объективирующего научного знания. Сегодня на сайтах зоологических музеев и музеев естественной истории, в их экспозициях и брошюрах часто публикуются истории жизни таких животных. Зачастую такие истории становятся важным компонентом повествований экспозиции. Разумеется, в этом есть маркетинговая и коммуникационная составляющая. Экспонаты, воспринимаемые как персонажи с уникальной историей и именем, вызывают гораздо больший интерес, чем безымянные предметы коллекции. К тому же демонстрация останков животных, все чаще оскорбляет чувства людей, потрясает жестокостью и вызывает отвращение. «Очеловечивающее» вмешательства смягчает этот эффект и перенаправляет негатив с музея на прошлое науки и человека.

Но в большей степени это возвращение историй и личностей обусловлено переоценкой отношения к животным в сторону более справедливого и гуманного, учитывающего автономность и достоинство их жизни. Чучела — уже случившиеся и материализованные смерти, они выражают отчужденные и часто полные страданий жизни животных, поэтому единственное, что в человеческом понимании можно для них сделать — сохранить память об этих животных, их историях и личностях. Это вписывается в более общий музейный поворот от сугубо научных тем к концентрации на человеческих ценностях и опыте [Andrews 2013, 231].

Эти эстетические и нарративные вмешательства оттесняют «незримое в видимом», удерживая материальность чучел в фокусе внимания посетителя: это именно мертвые животные, а не воплощения идеальных типов или органичности. Одновременно они разоблачают «невидимость видящего» и открыто апеллируют к его моральным чувствам, призывают помнить и скорбить об утрате. Через умерших животных, превращенных в эстетические объекты, человеку предъявляются видимые следы освоения им мира (таким образом, таксидермический объект и в новых условиях остается инструментом коллективного эмпиризма). Все это меняет способы коммуникации и смысловые оттенки экспозиций и выставок, степень инклюзивности (в том числе социальной и культурной), делает музей более чувствительным к плюралистичности мира, а музейные практики — более рефлексивными.

При этом музеи часто воспроизводят мифологему «золотого века» о некогда первозданной и невинной природе, ныне поврежденной человеком. При некоторой фактической справедливости и интуитивной очевидности эта мифологема не позволяет осмыслить природу настоящего, неотделимость от нее человеческого мира и продолжающуюся в ней жизнь на грани вымирания. Она — часть наследия научной концепции природы и как минимум требует дополнения иными подходами к пониманию природы. Столь необходимое критическое отношение к научной идеологии остается ахиллесовой пятой музеев науки. Тем не менее, они нашли некий выход из этого тупика.

В новых условиях, когда научная ипостась чучел отошла на задний план, в центре внимания оказывается их художественная природа. Поэтому неудивительно, что в конце XX — начале XXI веков музеи естественной истории становятся площадками интервенции современного искусства. Причины и особенности всплеска интереса современного искусства к таксидермии (не только музейной) в 1990-е годы, как и стратегии использования чучел — отдельная большая тема, здесь мы оставим ее в стороне. Этому посвящена обширная литература, см., напр.: [Poliquin 2012; Aloi 2018]. Имеет смысл также обратить внимание на документацию крупной выставки Dead Animals, or the curious occurrence of taxidermy in contemporary art, прошедшую в 2015 году в Галерее Дэвида Уинтона Белла в Университете Брауна и объединившую ключевых художников, работающих с таксидермическими объектами. Этот союз давай музеям дополнительную возможность вернуть свое пространство, коллекции и архивы в актуальный культурный оборот, переосмыслить свое неоднозначное колониальное прошлое и занять по отношению к нему критическую позицию, освоить новые медиумы и способы популяризации науки, привлечь новую аудиторию и т.д.

Наиболее заметным художником, работающим с этим контекстом, является американский художник концептуалист Марк Дион, известного институциональной критикой научных музеев, идеологии научного авторитета и исторически присущей науке связи с колониализмом. Например, в 1992 году он сделал проект под названием «Наблюдение за позвоночными Центральной и Южной Америки» для Музея естественной истории Фрибурга. В музее был установлен пустой стенд, а Дион отправился в дождевые леса Бразилии и занялся там наблюдением растений, животных и рыб. Каждые несколько дней он отправлял факс с названиями видов, которые ему удалось идентифицировать, а сотрудники музея брали в запасниках или экспозиции соответствующие списку экспонаты (в том числе чучела) и выставляли их на стенде. В этом проекте Дион, по сути, возвращается к эмпирической логике организации кунсткамер и кабинетов чудес в XVI-XVII веках. По замыслу самого художника, проект подвергал деконструкции место человека как невидимого и исключенного центра систематики природы: выводил из невидимости ученого как автора воплощенной в экспозиции систематики и демонстрировал произвольность последней.

Другой его близкий по замыслу проект — инсталляция «Классический разум (Scala Naturae и „Космический кабинет“)» (1994). Она представляет собой белую деревянную лестницу, иллюстрирующую аристотелианскую лестницу бытия. На ее ступенях — музейные образцы природы от рукотворных предметов, минералов и грибов на первых ступенях до чучел лисы и утки на предпоследней и бюста Аристотеля на последней, верхней. Такое делегирование высказывания и контекстуализации таксидермии внешним акторам позволяет музею сохранять ориентацию на трансляцию объективного научного знания, одновременно допуская в своем пространстве критическую рефлексию инструментов и идеологии этой трансляции. Возможно, дальнейшее существование музейной таксидермии связано как раз с таким двойным использованием, возвращающим в музей художественность таксидермии.

Очевидно, что природа в этой инсталляции Диона отличается от привычного нам понимания природы. Здесь искусственное не противостоит естественному, человеческое стоит в одном ряду с нечеловеческим, живое — с неживым. Чучела постепенно обнаруживают себя как часть природы технонаучного мира, но не вопреки, а благодаря своей искусственности.

В проекте 1993 года «Бетонные джунгли» Дион встраивал в похожие на музейные диорамы городские ландшафты из хлама (баки и шины, ящики и макулатура, ржавый велосипед и пластиковые вещи) чучела диких животных, адаптировавшихся к городской жизни (енота, лисы, белки, опоссума, птиц). С одной стороны, в этих инсталляциях критиковался экзотизм музея естественной истории (природа — не только где-то далеко, но и в самих наших городах) и абстрактность того, что там подразумевается под природой. С другой — подчеркивалась условность разделения природы и искусственной среды. Этот последний момент — важный первый шаг к переосмыслению вшитого в западный здравый смысл понимания природы. И таксидермия может быть в этом полезна своей характерной визуальностью и материальностью.

Речь идет о вновь создаваемых таксидермических экспонатах и экспозициях, возникающих не в рамках систематизирующих и объективирующих усилий научного разума, а как проявление самой этой новой природы, поглощающей оппозицию естественного и искусственного.

Прежде всего, это чучела эндлингов, последних известных представителей своих, теперь уже вымерших, видов. После смерти их сохраняют в качестве чучел (endling taxidermy) в память об уничтоженном человеком виде и в назидание будущим поколениям сохранять биоразнообразие. Их список достаточно велик, и в последнее время таких чучел по понятным причинам становится все больше. Самым известным является последний представитель подвида абингдонская слоновая черепаха, Одинокий Джордж. Он стал знаменитостью и символом Галапагосских островов еще при жизни. Чтобы сохранить подвид, ученые на протяжении нескольких десятилетий безуспешно пытались получить от него потомство, подбирая особи генетически близких видов. Одинокий Джордж умер от старости в 2012 году в возрасте 100 лет. Его сохранили в виде генетических данных и чучела в Зале Надежды Исследовательской станции Чарльза Дарвина на о. Санта-Круз (Галапагосские острова).

Еще одним примером новой жизни музейной таксидермии является коллекция из 25 чучел животных, погибших из-за несчастных случаев в результате столкновения (порой буквального) с антропогенной средой. Эту коллекцию под названием «Сказки мертвых животных» с начала 1990-х годов собирает куратор Роттердамского музея естественной истории Киис Моликер. Самые яркие ее экспонаты — еж Макфлурри, умерший из-за того, что его голова застряла в стаканчике из-под мороженого Макфлурри, куница ЦЕРН, поджаренная 18000-вольтным трансформатором Большого адронного коллайдера, и воробей, сорвавший почти поставленный голландской командой рекорд по постройке домика из 23000 пластинок домино [Quell 2018].

Казалось бы, логика этой экспозиции в большей степени близка к кунсткамере: это собрание уникальных случаев, курьезов. Однако каждый из случаев типичен — птицы разбиваются, врезаясь в окна, куницы действительно регулярно перекусывают провода в трансформаторных будках, а ежики и правда застревают в стаканчиках из-под мороженого, птицы залетают в огромные залы торговых и выставочных центров и гибнут там, и т.д.

В противовес аналитической регулярности таксономии, к которой отсылали классические таксидермические экспозиции, каждый из роттердамских экспонатов, как и эндлинги, отсылает к рутинизации и систематичности насилия, совершаемого, намеренно или нет, одним биологическим видом над другими. В роттердамской коллекции и таксидермии эндлингов доводится до предела реконтекстуализация таксидермии в экологической повестке. В отличие от паллиативного перетолкования музеями чучел как аллегорий поврежденной, но некогда чистой природы, здесь изначально строится образ новой или постгуманстической природы, не ограниченной противопоставлением природного и культурного, естественного и искусственного, объективного и художественного. Пространство таксидермической экспозиции здесь уже не опирается на эти различия и не репрезентирует якобы дистиллированную «саму» природу, а предъявляет реальность новой природы.

В 2001-2006 годах Брандис Снэбьорнсдоттир и Марк Уилсон изучали популяцию чучел белых медведей на территории Великобритании. Они искали места пребывания последних экземпляров, старались выяснить всю возможную информацию по каждому из них и делали фотоснимки. Художникам удалось собрать данные по 34 особям, сохранившимся в разном состоянии в музеях, цирках, трофейных комнатах, пабах и жилых домах. Некоторых из них удалось заполучить для выставки по итогам проекта: «Нанук: плоский и синий. Культурная жизнь полярных медведей». В экспозиции, расположившейся в галерее Спайк Айленд, Бристоль, помимо десяти чучел белых медведей были представлены фотографии нынешних мест обитания всех 34 особей популяции и данные по каждой из них.

В этом проекте таксидермические объекты занимают место животных и предстают самостоятельными историческими объектами, обладающими собственным достоинством и собственным жизненным путем. Более того, если новая природа действительно безразлична к разнице естественного и искусственного, то сотни популяций чучел по всему миру — полноправная часть этой природы, а не болезненная имитация прежней и более привычной западному здравому смыслу.

Чучела менялись вместе с обширной и разнородной сетью, элементом которой стали, попав в музеи естественной истории. Менялось соотношение ее элементов — науки, музея, государства, морального порядка, животных и т.д. — менялся и режим существования чучела. Чучело проделало путь от рабочего объекта науки до художественного объекта и предмета истории науки, от инструмента натурализации научных и моральных представлений до инструмента критической рефлексии над устройством науки, ее идеологии и местом человека в мире, от репрезентации природы через систематику до репрезентации систематичности насилия как основания новой природой. В эпоху, столь неудачно названную антропоценом, когда научно-техническая трансформация планеты и ее последствия стали болевыми точками западной коллективной чувственности, для чучел, возможно, еще найдется работа.

Для меняющейся коллективной чувственности чучела оказываются настолько архаичными, что становятся актуальными, настолько же дикими в своем происхождении, настолько критически заточенными. На первый план выходит их искусственность, гибридность, монструозность, странное положение между непристойными останками и «святыми мощами» экологической религии первозданной природы.

Во-первых, будучи артефактами прежней, догенетической «аналоговой» науки (а заодно и «аналогового» мира), сегодня они за счет нарочитой архаичности и удаленности от исчислений и расшифровок генетических последовательностей противостоят редукции жизни к молекулярным реакциям или системе взаимовлияния генотипа и фенотипа и, в конечном счете, перспективе манипуляций жизнью на молекулярном уровне.

Во-вторых, в оптике постгуманизма, все больше захватывающего популярную и гуманитарную культуру и переживание современности, мир предстает именно таким, каковы эти чучела. Не прозрачное, исчислимое и рафинированное пространство идеальных типов или законов, а скоропортящийся, распадающийся бриколаж техники, органики и изымаемых из недр минералов. Он существует конкретными ситуациями и местами, фрагментирован, только частично упорядочен множеством порядков, наполнен переплетенными генеалогиями и жизнью на протяженной грани вымирания. Вполне возможно, что после упадка таксидермии во второй половине XX века мы увидим возвращение старых коллекций музеев естественной истории с новой моральной миссией и вестью о новом мире и новой природе.

Библиография

• Писарев 2018 — Писарев А. К истории музеев науки: визуализацией чего являются экспонаты? (Случай Африканского зала Американского музея естественной истории) // ΠΡΑΞΗMΑ. Проблемы визуальной семиотики. 2018. Вып. 4 (18). С. 202-221.
• Aloi 2018 — Aloi G. Speculative Taxidermy: Natural History, Animal Surfaces, and Art in the Anthropocene. New York: Columbia University Press, 2018.
• Andrews 2013 — Andrews E.L. Interpreting Nature: Shifts in the Presentation and Display of Taxidermy in Contemporary Museums in Northern England (PHD thesis). The University of Leeds, 2013.
• Bateman 2013 — Bateman V. Why Look at Dead Animals? Taxidermy in Contemporary Art (MA thesis). OCAD University, 2013.
• Bennet 1998 — Bennet J. Can Science Museums Take History Seriously? // The politics of display: museums, science, culture / MacDonald S. (Ed.). London: Routledge, 1998. P. 149-157.
• Bezan 2019 — Bezan S. The Endling Taxidermy of Lonesome George: Iconographies of Extinction at the End of the Line // Configurations. 2019. Vol.27. № 2. P.211-238.
• Daston 2000 — Daston L. Introduction. The Coming Into Being of Scientific Objects // Biographies of scientific objects / Daston L. (Ed.). The University of Chicago Press, 2000. P. 1-14.
• Daston, Lunbeck 2011 — Histories of Scientific Observation / L. Daston, Lunbeck E. (eds). Chicago; L.: University of Chicago Press, 2011.
• Daston 2019 — Daston L. The Accidental Trace and the Science of the Future: Tales from the Nineteenth­Century Archives // Photo-Objects: On the Materiality of Photographs and Photo Archives in the Humanities and Sciences / Bärnighausen J. et al. (eds.). Edition Open Access, 2019. P. 83-90.
• Latour 2000 — Latour B. On the Partial Existence of Existing and Nonexisting Objects // Biographies of scientific objects / Daston L. (Ed.). The University of Chicago Press, 2000. P.247-269.
• Poliquin 2008 — Poliquin R. The Matter and Meaning of Museum Taxidermy // Museum and Society. 2008. № 6 (2). P. 123-134.
• Quell 2018 — Quell M. A Dutch Exhibit Highlights Startling and Unusual Animal Deaths // Atlas Obscura. 4.04.2018. URL: https://www.atlasobscura.com/articles/dead-animals-museum (дата обращения 10.12.2022).
• Rader, Cain 2008 — Rader K., Cain V. From Natural History to Science: Display and the Transformation of American Museums of Science and Nature // Museum and Society. 2008. № 6 (2). P. 152-171.
• Rheinberger 2000 — Rheinberger H.-J. Cytoplasmic Particles: the Trajectory of a Scientific Object // Biographies of Scientific Objects / Daston L. (Ed.). The University of Chicago Press, 2000. P.270-294.

Впервые текст был опубликован в научном журнале «ΠΡΑΞΗMΑ. Проблемы визуальной семиотики» в 2020 году под заголовком «Образность таксидермии в музее науки: от систематики видов к систематичности насилия и постгуманистической природе».