В преддверии выхода номера «Логоса», посвященного исследованиям картографии, мы публикуем фрагмент из предисловия его редакторов-составителей Константина Иванова, Александра Писарева и Станислава Гавриленко. Ключевые мотивы и интуиции выпуска проявляются в проекте марокканско-французской художницы Бушры Халили, сталкивающей нейтральное геометрическое пространство карты и опасные реалии перемещений беженцев.

Ведущий мотив этого номера — удивление перед сложностью и многогранностью карты — как научного продукта, технического артефакта, эстетического феномена, художественного объекта, семиотического комплекса, политического инструмента и части повседневности. Но, возможно, даже в большей степени — удивление перед многообразием способов работы карты в реальности и над реальностью.

В представленных в номере исследованиях изучается неоднозначный вклад карт в то, как мы понимаем и производим территорию, природу, социальные общности, мир, конфликт и собственное настоящее как поле возможностей и ограничений. Карты — не зеркала и не репрезентации, объективно отражающие мир из трансцендентной позиции god trick: будучи частью нашего опосредованного технонаукой мира, они активны и структурируют его.

Номер, посвященный исследованиям картографии, продолжает линию номеров «Логоса», посвященных истории науки (2020), исследованиям науки и техники (2018), акторно-сетевой теории и новым онтологиям (2017):

Все эти идеи — результат переноса в исследование картографии идей и инструментов акторно-сетевой теории, исследований науки и техники, критической теории и гуманитарной географии. Это часть обширного междисциплинарного поля, подходы которого исследуют наш мир и наше настоящее как продукт сетей технонаучных практик, человеческих и нечеловеческих акторов. Это настоящее не тождественно образам, услужливо подбрасываемым здравым смыслом и западной культурой, оно по большому счету нам неизвестно, и без обращения к исследованиям науки и техники и новым онтологиям его сложность и перипетии останутся за кадром.

***

Перед нами на экране статичный кадр, в кадре — карта средиземноморского региона и рука, которая маркером наносит на эту карту ломаную линию. Мы слышим голос, но не видим лица, не знаем имени говорящего. Всего в видеоинсталляции восемь таких записей, звучат английский, итальянский, арабский языки, голоса дублируются субтитрами на английском. Эти записи сделаны в рамках художественного проекта марокканско-французской художницы Бушры Халили «Проект „Картографирование путешествий“» (2008-2011).

Руки и голоса принадлежат беженцам из Северной Африки и Палестины, которые были вынуждены покинуть родные места и нелегально, скрытно пересекать границы. Ломаные линии — траектории их опасных и полных тягот путешествий в Европу. Нанося эти линии на карту, они рассказывают о своих перемещениях. В некоторых случаях этот путь занял не один год, прерывался из-за арестов, заключения в тюрьме или бюрократической волокиты. Их истории пронизаны страхом и риском, в них — неведение, предательства, кражи, болезни, блуждания, депортации.

Этот художественный проект — своего рода контркартография. Традиционно карта понимается как объективная репрезентация территории. Однако здесь этот режим ее работы — миметический — ставится под вопрос [См. перевод статьи Валери Новембер, Эдуардо Камахо-Хюбнера и Бруно Латура «Вступая на территорию риска: пространство в эпоху цифровой навигации» в этом номере «Логоса»]. Участники проекта своими действиями переподшивают поверхность карты к иной реальности — не нейтральной, евклидовой и объективной, а проживаемой, телесной и реляционной, не к пространству границ, а к местам их нарушения и пространствам мобильности. Карта — уже не репрезентация, а нечто, работающее иначе. Ее геометрия соединяется с геометрией страдания и прекарной жизни мигрантов, принявшей форму ломаной линии, которая нанесена маркером на карту.

Каждая такая линия — свидетельство произвольности, сделанности, но одновременно реалистичности и силы границ, главных антагонистов этих людей. Каждая линия и звучащая за ней история — сопротивление национализмам, идеологиям, надзору, регионализму, системам безопасности и слежения.

В контексте картографии проект Халили интересен тем, что работает за счет выстраивания ряда контрастов, подсвечивающих и проблематизирующих некоторые укорененные в западном здравом смысле аспекты карт, создавая тем самым ряд напряжений. Во-первых, напряжение между будничностью и легкостью, с которой маркер пересекает границы на карте, и тяготами путешествия беженцев, сочетающего в себе прорыв, просачивание, прятание, бюрократические мытарства, голод и лишения. Эта эмоциональная бездна контрастирует с нейтральностью, объективностью и рутинностью поверхности карты, рваный ритм жизни мигрантов и уязвимость их тел — с регулярностью и идеальностью сетки меридианов и широт.

Во-вторых, напряжение между масштабами. Карта в масштабе, представленном в видео Халили, адресована не столько индивидам для ориентации на местности или обживания, сколько нечеловекоразмерным акторам вроде государств и корпораций для учреждения и разрушения территорий, социальных и политических общностей, для организации и поддержания глобальной торговой и военной логистики. Если эта карта что-то и репрезентирует, то это не объективно и универсально существующая территория, одна для всех, а территория, коррелятивная самой карте и практикам этих больших акторов. «Слишком человеческая» линия пути мигрантов с ее реалиями вступает в противоречие с этим масштабом, которому соответствуют совсем иная точка зрения, иной взгляд и иные реалии. Реальность этого пути подвешивает репрезентационную функцию карты и актуализирует ее как вещь, поверхность, сопротивляющуюся бесшовному переходу к глубине репрезентации и подчиненную практической деятельности того или иного актора.

В-третьих, напряжение между картой как одним из центральных инструментов западной колонизации, основой воздушных замков геополитического воображения, занятого военно-политическим перекраиванием границ и конструированием территорий (этот аспект картографии является одним из предметов рассмотрения в статье Станислава Гавриленко «Мир на поверхности: „Послы“ и земной глобус Ганса Гольбейна Младшего», публикуемой в этом номере «Логоса»), и уязвимой субалтерной позицией мигрантов как продуктов и жертв колониальной системы. Жест нанесения линии оказывается символическим переприсвоением карты.

Художественный проект Халили ставит вопрос о природе карт и сценариях их создания и использования разными акторами, о том, что значит картографировать и как соотносятся карта и территория. Самюэл ван Хогстратен в трактате о рисовании писал: «Как прекрасна хорошая карта, где мы видим мир словно из другого мира благодаря искусству рисования». Проект Халили подводит нас к мысли, что плоскость карты всегда будет сопротивляться стремлению «проткнуть» ее, чтобы соединить мир по эту сторону карты и территорию там-во-вне, обозреваемую будто с высоты птичьего полета: с идеей здравого смысла, что карта репрезентирует территорию, что-то не так. Это если и не заблуждение, то по меньшей мере не вся правда. Кризис репрезентации стал одним из основных стимулов критического переосмысления того, как карты существуют и как работают в наших практиках.

Идея критики в критических исследованиях картографии предполагает отказ рассматривать карту только как нейтральное представление (репрезентацию) пространственных фактов, отказ от «...конвенционального понимания карты как масштабированной репрезентации измеримых географических фактов, локализованных в абсолютном евклидовом пространстве» [Cosgrove D. Geography and Vision: Seeing, Imagining and Representing the World. L.; N.Y.: I. B. Tauris, 2008. Р. 2.]

Более того, Брайан Харли, один из основателей критических исследований картографии, отмечает, что «согласно господствующему взгляду на современную (modern) западную картографию, берущую свое начало в эпохе Ренессанса, это техническая дисциплина, располагающаяся на траектории прогресса. Претендующие на производство правильной реляционной модели местности (terrain), карты рассматриваются как воплощение репрезентационного модернизма, укорененного в проекте Просвещения и предлагающего изгнать субъективность из образа. Тем самым картографы обеспечили свою дисциплину стандартной научной моделью, в рамках которой утверждается, что отражение природы может быть получено при помощи геометрии и измерений». [Выдержки из ответов Харли от 25 ноября 1991 года на вопросы анкеты для авторов Издательства Университета Джона Хопкинса. Цит. по переводу статьи Дэниса Вуда и Джона Фелса «Природы карт: картографические конструкции природного мира», публикуемому в настоящем номере «Логоса»].

Критическому исследованию подвергаются, во-первых, представления современного западного здравого смысла и официальной научной идеологии, прежде всего самих профессиональных картографов, о карте как нейтральной и объективной репрезентации. Во-вторых, способы, контексты и последствия производства и использования карты в социально-политических практиках от колонизации, войн и перекраивания социальных общностей до управления территориями, нациестроительства и прокладки маршрута.

Стандартные определения карты (даваемые картографами) — это упрощения. Тогда критика картографии — это исследовательская работа, стремящаяся различить то, что не различает в карте и практиках картографирования профессиональный взгляд картографа и/или расхожие представления о карте и картографии. Карта всегда есть что-то еще, что-то большее как в плане репрезентации, так и с точки зрения модальностей существования. Критическое отношение к карте предполагает исследовательскую работу с этим избытком.

Карта рассматривается не как часть или не только как часть идеализированной системы карта-территория, учреждаемой миметическим отношением между элементами и очищенной от всех якобы внешних реалий (общества, политики, культуры, историчности), которые остаются на ее изнанке. Карта как актор в многомерном социальном, политическом, культурном и историческом пространстве может по-разному действовать и быть по-разному задействована в человеческих практиках. Словом, критика во вполне материалистическом духе стремится понять, что же такое карта как часть действительности, в которой есть злоупотребления властью, социальная несправедливость, войны, беженцы, подтасовки на выборах, объективация целых социальных общностей, но также маршруты, путешествия, среды обитания и экологические проблемы.

Поэтому, как только мы попытаемся заглянуть по ту сторону карты, окажемся на ее изнанке, то столкнемся с радикальной сложностью и разнородностью задействованных в создании и функционировании карты сетей социотехнических практик и акторов. Мэтью Эдни говорит, что «карта — это представление пространственной сложности», но и сама карта не менее сложна, будучи странным гибридом интеллигибельного и эмпирического, теоретического и наглядного, воображаемого и реального, видимого и читаемого, научного и политического, актуального и виртуального, репрезентативного и перформативного. Критика подходит к карте в ее незнакомости и чуждости, заворожена ею. Это удивление, восхищение вызвано тем, что не умещается в привычные представления здравого смысла и официальной научной идеологии.

То есть критический жест по отношению к картографии — это в действительности позитивный акт утверждения радикальной сложности (если хотите, комплексности) картографического объекта, рассматриваемого и с точки зрения встроенных в него репрезентационных механизмов, и с точки зрения множественных модальностей его существования (в конце концов, карта мира и кадастровый план — это очень разные объекты), в том числе его функций (например, в эпоху Ренессанса карты мира были и инструментами духовных стоических упражнений) и производимых им эффектов.

***

Вернемся к проекту Бушры Халили. Он выявляет спор между двумя модусами высказывания и одновременно прагматики карт: маршрутом и границей, путешествием и разграничением (подробнее о маршруте и границе как двух главных синтагмах карты см. статью Константина Иванова «Неочевидность достоверности: наброски к семиологии картографических изображений» в этом номере «Логоса»). Как и любой образ, карта не пассивна: она окликает нас, подталкивает к чему-то. Практики и реалии, сцепленные с этими двумя видами призыва, кардинально различны, как разнонаправленны и векторы критического осмысления картографии в зависимости от того, ведомы ли они прагматикой путешествия или прагматикой переучреждения и удержания границ.

Карта маршрута — своего рода аппарат открытости и проницаемости мира, его познания. Публикуемые в этом номере «Логоса» представители пострепрезентационного поворота в исследованиях картографии — Китчин и Додж, Камахо-Хюбнер, Новембер и Латур — делают акцент на этой активности карты как онтологического аппарата. Она организует навигацию, серию ориентиров.

Напротив, карта границы — это одновременно инструмент и фундамент нечеловекоразмерных акторов вроде государств и военных блоков, стимулятор распаленного геополитического воображения, нациестроительства, присвоения и пересборки общностей. Однако это не два разных типа карты, а аспекты любой карты, которые могут быть использованы как во благо, так и во вред. И путешествие, и разграничение — одни из тех человеческих практик, на основе которых конструируется территория и, шире, жизненный мир. Каким он будет — зависит в том числе от того, какой оклик карты мы готовы и хотим услышать, какие миры, социальные общности и практики мы хотим или способны создавать и поддерживать.

Источник: Иванов К., Писарев А., Гавриленко С. На изнанке карт: критические исследования картографии // Логос. 2023. № 1. С. 1-32.