Что не так с человеко-ориентированным дизайном?

Сегодня не технология приспосабливается к человеку, а человек приспосабливается к технологии. Из этого следует вывод: нам необходима инклюзивная, неантропоцентрическая парадигма проектирования. Олег Пащенко обращается к концепциям Грэма Хармана, Дилана Тригга, Ника Ланда и предлагает иные принципы дизайна: онтологический дуализм, автономия объекта, инаковость, учет техно-сил.

Суть антропоцентрического или, иначе, человеко-ориентированного дизайна (Human-Centered Design, HCD) проста — вещи (от интерфейсов приложений до сложных систем) должны быть такими, какими их хотят видеть люди.

Современный дизайн фундируется ценностями философии гуманизма: удовольствие от использования вещей является главным мерилом качества и высшей целью. Отсюда и ключевые принципы: иммерсия, эмпатия, партиципаторное (совместное с пользователем) проектирование.

HCD стал настолько распространённой концепцией, что теперь он машинально принимается как догма без какого-либо критического осмысления (возможно, дело тут в том, что со словом «гуманистический» произошло семантическое насыщение: оно не означало почти ничего уже в 1964 году, когда, собственно, базовые этические идеологемы HCD и были сформулированы в манифесте First Things First [6]. «Гуманистический» в большинстве случаев сейчас означает просто «этически приемлемый»).

Наша цель — спровоцировать дискуссию; для этого мы проведём, со всем уважением, некоторую деконструкцию.

Дон Норман, один из видных евангелистов человеко-ориентированного дизайна, придумавший термин «пользовательский опыт» (UX), отмечает: проблема в том, что вместо системного рассмотрения человеческой деятельности в целом HCD фокусируется на отдельных ситуациях, на схватывании каждого набора элементов управления, каждого экрана в интерфейсе. Неформализуемые последовательности, прерывания, сомнения, импульсивные действия, слабо определённые цели — все аспекты реальной деятельности — игнорируются [2].

Положительные изменения возможны, только если кто-то примет взгляд, системно ориентированный на процессы, взаимодействия и отношения внутри вселенской сети, состоящей и из людей, и из не-людей. Давайте этим «кем-то» попробуем стать мы.

Да, прислушиваться к потребителям — это правильно, но не следует всегда делать всё, о чём бы они ни попросили.

Отчасти потому, что мы сами никогда не знаем, чего нам хочется и что нам нужно. К тому же, в мире, кроме человека, существуют объекты, обладающие независимой автономной реальностью и даже тем, что в философии называется «интенциональностью».

Этот термин обычно используется для обозначения способности нашего сознания быть направленным на что-то. Это такое свойство мышления, когда мышление — всегда «о чём-то».

В контексте объектно-ориентированной онтологии (ООО) Грэма Хармана интенциональность понимается расширительно и может быть применена не только к сознающим субъектам, но и к неодушевленным объектам [7].

Термин «интенциональность» у Хармана описывает способ, которым объекты влияют друг на друга, независимо от того, осознают они это или нет. Например, про камень, падающий на землю, может быть сказано, что он «намерен» падать под действием силы тяжести. Это не анимизм — это не означает, что у камня есть сознание или что он действительно «намерен» что-то сделать в обычном понимании этого слова, но это описывает взаимодействие между камнем и землёй как интенциональное отношение.

Это позволяет Харману утверждать, что все объекты, а не только люди или сознательные существа, играют активную роль в формировании реальности. А значит, и то, о чём нас просят, исходит не только от людей, но от многих очень разных интересантов, акторов, «желающих машин» и других нечеловеческих объектов.

И далеко не до всех объектов человек может дотянуться.

Для дальнейшего обоснования критики HCD мы воспользуемся понятием инструментальности у Мартина Хайдеггера [5].

Концепция инструментальности, или «готовности к действию» (нем. Zuhandenheit), означает, что мы обычно взаимодействуем с предметами мира не через отстранённое созерцание, а через практическое использование. Мы понимаем вещи с точки зрения их функциональности или их места в устройстве «постава» (Gestell), оборудования, сетапа.

Однако Хайдеггер выделил и другой способ отношения к вещам, названный им «присутствием в руке» (нем. Vorhandenheit), который возникает, когда предмет ломается или выходит из строя, нарушая свою функциональную роль и заставляя нас осознать его как «вещь».

Хайдеггер объясняет инструментальность так: когда мы используем молоток для забивания гвоздей, мы не рассматриваем молоток как объект, а используем его как инструмент. Если мы при этом начнём сосредоточенно размышлять о молотке как объекте или рассматривать его в контексте нашего бытия-в-мире, скорее всего мы погнём все гвозди и ушибём палец.

Однако, если молоток сломается, человек сможет увидеть в нём что-то кроме простой функциональности (Zuhandenheit). До тех пор пока вся практическая жизнь человека определяется этой функциональностью (и это относится не только к вещам, которые изначально задуманы и созданы как инструменты, но и ко всему, что можно хоть как-то хоть к чему-нибудь «приспособить»), человек адаптирует весь мир под свои нужды — всё является для него не более чем ресурсом.

При этом функциональность (Zuhandenheit) инструментализированного мира дополняется объектностью (Vorhandenheit) объективированного мира. Человек имеет тенденцию воспринимать предметы, «выпадающие» из его рук, как отдельные объекты, независимые друг от друга и от самого человека.

Хайдеггер мог бы критиковать такой наш прагматический подход за пренебрежение vorhanden-модусом существования вещей. Сосредоточившись на создании того, что полезно, удобно, мы склонны забывать об объекте как он существует сам по себе и в отношениях с другими нечеловеческими сущностями (например, о его воздействии на окружающую среду или о его культурных последствиях). Соглашаясь с Хайдеггером, мы тем самым заявляем о нашей готовности учитывать в процессе проектирования как Zuhandenheit, так и Vorhandenheit.

Человеко-ориентированный дизайн, с его акцентом на удобство, удовлетворение, удовольствие, на снижение моторной и когнитивной (и экзистенциальной!) нагрузки на пользователя, в большинстве случаев нацелен на создание zuhanden-объектов: мы стараемся делать вещи, которые легко интегрируются в жизнь пользователя, исчезая, растворяясь в своей эффективности. Вспомним популярные дизайнерские девизы, содержащие слова zero design или zero interface: когда цифровой продукт становится избыточно заметным, это скорее всего означает, что он сломался — превратился из инструмента в glitch art object.

Грэм Харман, ключевая фигура спекулятивного реализма и создатель объектно-ориентированной онтологии (ООО), находясь под влиянием Хайдеггера, согласен с ним в том, что объекты имеют двойственную природу: они могут быть как готовыми к употреблению, подручными (zuhanden), так и присутствующими, наличествующими (vorhanden).

Однако Харман утверждает, что у объектов есть замкнутая внутренняя реальность, которая не зависит от человеческого восприятия и принципиально изъята из нашего доступа — как практического (zuhanden), так и теоретического (vorhanden).

В связи со своей концепцией «инструментального бытия» (tool-being) Харман говорит о том, что объекты всегда проваливаются вглубь себя, уходя от своих функциональных ролей или отношений с другими вещами (и с нами). Это означает, что в объекте всегда есть нечто большее, чем его usability, affordances, потребительские свойства, эффективность, тактико-технические характеристики и вообще то, как он открывается нашим органам чувств.

Этот «избыток» и есть глубинная реальность объекта. Для Хармана каждый объект является одновременно и инструментом (в его реляционном, функциональном аспекте), и замкнутой, автономной вещью (как кантовский ноумен). Хайдеггерианский Zuhandenheit, подручность, относится тут к изъятию объектов из человеческого доступа и из зоны действия других объектов — в такую реальность, которая не может быть выявлена ни практическими, ни теоретическими действиями:

«Если человеческое восприятие дома или дерева вечно преследуется каким-то скрытым избытком в вещах, которые никогда не станут настоящими, то то же самое верно и в отношении чисто причинно-следственного взаимодействия между камнями или каплями дождя. Даже неодушевлённые вещи лишь в минимальной степени раскрывают реальности друг друга, сводя друг друга к карикатурам... даже если камни не являются разумными существами, они никогда не сталкиваются друг с другом в своей глубочайшей сущности, а только как присутствующие под рукой; только смешение Хайдеггером двух различных смыслов как-структуры мешает принять этот странный результат». [6]

В критике HCD Харман мог бы пойти дальше своего учителя: в то время как наша хайдеггерианская аргументация сводится к тому, что дизайнеры слишком много внимания уделяют zuhanden в ущерб vorhanden, для Хармана оба эти режима в равной степени антропоцентричны: оба они определяются через то, как с объектом взаимодействует субъект (неважно, любуется тот им, медитирует ли на него или использует для забивания гвоздей).

Однако объекты существуют и осуществляются и в отстутствие каких бы то ни было субъектов: падающее в лесу дерево издаёт звук вне зависимости от того, услышит ли его хоть кто-нибудь.

Поэтому мы полагаем, что проектирование не должно быть сосредоточено исключительно на потребностях и опыте человека, — надлежит учитывать глубочайшую суверенную реальность, присущую самим объектам.

«Хорошие вещи» — успешные устройства — эффективно решают задачи и делают это понятным человеку образом. Если человек осознаёт смысл своей деятельности, то он способен осознать и принять и вещь — но лишь её чувственно воспринимаемую оболочку. Требуется много времени и сил, чтобы научиться играть на скрипке, однако люди принимают это, поскольку инструмент сам по себе уже понятным образом встроен в поток событий и связей — между струнами и производимыми звуками, между скрипичным мастером и законами акустики, между исполнителем и слушателем.

Но всё это: смычок, канифоль, отсутствие ладов, необходимость растопыривать пальцы и быстро ими перебирать, странный подбородник неземных очертаний — не человекоцентрично ни в малейшей степени.

Теперь я намерен атаковать сами философские основания HCD — картезианский рационализм, гуманизм и антропоцентризм (впрочем, допускаю, что с этого стоило начать). В нашем мире люди — не в центре. Думать так — гордыня и глупость. Мы находимся на периферии, мы крошечные частички в огромной, холодной и равнодушной Вселенной.

В работе Дилана Тригга «Нечто: Феноменология ужаса» [4] рассматривается концепция «чуждой материальности». Тригг пересобирает философскую феноменологию как «не/человеческую» (в оригинальном тексте используется слово unhuman, указывающее на немирное сосуществование в одном теле человеческого и нечеловеческого), и в каком-то смысле это продолжение линии, прочерченной от Хайдеггера через Хармана.

В любом нашем опыте присутствует «инаковость». Примером «инаковости» в восприятии может служить переживание unheimlich (uncanny, неуютного, сверхъестественного, жуткого, зловещего). Представим себе ночную прогулку по собственной квартире: днём она знакома и безопасна, но ночью, при выключенном свете, это же пространство становится назнакомым и угрожающим: мертвенный свет луны или уличного фонаря, струящийся сквозь занавески, превращает вещи в монстров.

В этой ситуации «инаковость» проявляется в превращении привычного в незнакомое. Объективно ничто не изменилось — привычное становится «иным» в силу условий восприятия, демонстрируя «не/человеческий» аспект нашей субъектности.

Феноменологический катабасис Тригга начинается с очевидных Гуссерля и Хайдеггера, но очень скоро он доходит до рубежа, за которым феноменология или отступает и уходит в себя, или выходит за свои границы, чтобы зафиксировать инаковость за пределами опыта.

В тёмном царстве сверхъестественного привычное становится странным, обыденное — чудовищным. Повседневные предметы обретают собственную ужасающую жизнь. Ваша зубная щетка, ваша одежда, ваша ложка — представьте, что это чудовищные сущности из другого измерения, замышляющие переворот в вашей повседневной жизни! Достаточно посмотреть несколько видео, демонстрирующих привычные вещи под микроскопом, — это действительно очень страшно. Тригг приходит к выводу, что ужас — это не столько жанр, эстетизирующий чужое существование, сколько симптом переживания самого себя как другого. Другими словами, получается, что мы все живем в фильме ужасов, и даже не можем покинуть зал. Или, если угодно, мы не только живем в фильме ужасов, но и сами являемся этим фильмом.

Представьте себе, что вы смотрите в зеркало и видите там чужое лицо, знакомое, но не ваше — или, что ещё хуже, вы вообще не узнаёте его! Тригг ссылается на размышления Сартра о жуткой природе нашей плоти, ставя под сомнение согласованность и подконтрольность нашего собственного тела (а мы сошлёмся на Ходасевича с его «Я, я, я! Что за дикое слово! Неужели вон тот — это я? Разве мама любила такого, Жёлто-серого, полуседого. И всезнающего, как змея?» Мама любила не такого!). Сердце, печень, кишечник — не просто органы, а самостоятельные существа, и у каждого из них своя суверенная воля, не так ли? В любой момент может лопнуть сосудик у меня в мозгу, и мой экзистенциальный модус изменится самым драматичным образом. Если я не могу контролировать даже собственное тело, то как я могу спроектировать хоть что-то для других?

Когда в контексте HCD говорят об эмпатии, то в виду имеется понимание пользовательских потребностей, желаний, опасений и разочарований. Но неужто мы всерьёз думали, что знаем своих пользователей? Человеческая эмпатия ограничена, а индивидуальный опыт — отчуждён и неописуем.

«Почему я считаю эмпатию невозможной? Во-первых, часто я сам не понимаю, что делаю. Удивительно, как мало у меня эмпатии к себе. Отчасти, это потому, что большинство наших действий подсознательны. Затем сознательный разум анализирует происходящее и пытается рационализировать и осмыслить его. Часто мы задаемся вопросом „Почему я это сказал?“ или „почему я сделал так, а не иначе?“. В моём сознании мало или вообще нет эмпатии с моим подсознанием», — признаётся в одной из своих статей Дон Норман [3].

Пользователь контингентен, переменчив и динамичен. Его невозможно схватить, привязать, обездвижить — и спроектировать, глядя на него, некое совершенство: когда мы закончим проектирование, это будет уже совсем другой человек.

Даже скажем так: чем успешнее продукт, тем сильнее он меняет своих пользователей — и чем дальше, тем менее он соответствует их потребностям: как только люди начинают активно использовать его и набираются опыта, им становится нужны совсем другое, не то, что было нужно в начале. Простой пример — дейтинговый сервис. Хороший (действительно хороший) дейтинговый сервис быстро формирует устойчивую пару, после чего делается ненужным.

Продолжим, опираясь на идеи Ника Ланда, британского спекулятивного философа-ингуманиста, развивать критику антропоцентрической парадигмы, начатую нами вместе с Хайдеггером, Харманом и Триггом.

Ланд согласен с коллегами по спекулятивному реализму, что человеческая субъектность не является центром мира: это лишь один из многих факторов. Кроме человека, в этом матче участвует множество неизмеримо более сильных игроков, и среди них — капитал, компьютерные вирусы, беглые репликанты и так далее [1].

Развитие технологий и капитала имеет свой собственный импульс, называемый «техномической акселерацией», и она определяется отнюдь не потребностями или желаниями человека, а динамикой, имманентной самим этим нечеловеческим акторам.

Вот и получается, что весь этот наш с вами продуктовый дизайн, о котором мы всё ещё думаем, что он human-centered — это ответ не только на потребности человека, но и на совокупное сетевое влияние множества техномических сил, человеку, вообще говоря, недружественных.

HCD предполагает что технологии адаптируются под человека. С другой стороны, влияние это взаимно, и человеческое поведение может быть понято как адаптация к технологическим объектам и другим не-людям (или не/людям, если воспользоваться термином Тригга).

Подводя итог, предположим, что модификацией принципов человеко-ориентированного дизайна может стать разработка, холистичной, инклюзивной, свободной от антропоцентрической аррогантности парадигмы, которая будет учитывать четыре принципа:

1. Признание двойственной природы объектов
Хайдеггер отмечает, что все объекты имеют двойственную природу, основанную как на взаимодействии с человеком, так и на и их независимом присутствии. Мы, дизайнеры, должны учитывать оба аспекта, создавая вещи, которые не только полезны человеку, но и имеют независимое бытие-в-мире на равных с абсолютно всеми сущностями во вселенной.

2. Признание автономной реальности не-человеческих объектов
Объекты обладают собственной реальностью, не зависящей от отношений, взаимодействий и восприятий. Об этом пишет Харман. Дизайнеры должны это учитывать.

3. Признание инаковости
Проектирование не должно пренебрегать «инаковостью» человеческого опыта, о которой рассказывает Тригг.

4. Признание техномических сил
Как утверждает Ланд, развитие нечеловеческих акторов имеет свой собственный импульс, не зависящий от потребностей и желаний человека.

Возможная реализация такого подхода — PESN (Pan-Entity Social Network): гипотетическая социальная сеть, в которой на равных участвуют не только люди, но и ИИ, машины, процессы, природные явления, флора и фауна, а также другие нечеловеческие объекты.

Профили пользователей
В PESN каждый объект, будь то человек или ИИ, исторический казус или природное явление, растение или животное, событие в тексте или философский концепт, гвоздь в сапоге или родинка на щеке — может иметь свой профиль. Люди могут создавать свои профили, как это делается в любой другой соцсети. Для нечеловеческих сущностей профили могут создаваться без людей — системами искусственного интеллекта или автоматизированными датчиками. Например, лес может быть оборудован сенсорами, следящими за его биоразнообразием, чтобы эти данные автоматически обновлялись в его профиле.

Взаимодействие
Взаимодействие не ограничивается «лайками» и комментариями, а принимает различные формы в зависимости от его участников. Ко мне в друзья может попроситься ураган «Катрина» (и этот запрос будет мною отклонён) — или меня может начать фолловить слово «ад» из пасхальной гомилии св. Иоанна Златоуста (не сам ад, а слово «ад» из фразы «смерть, где твоё жало? ад, где твоя победа?»). «И „ад“ следовал за ним».

Обмен контентом
Контент в PESN будет разнообразным и мультимодальным: от текстовых сообщений и изображений до визуализации данных и сенсорных впечатлений. Пользователь, являющийся речевой ситуацией, сможет с помощью ИИ вновь и вновь воспроизводить себя в новых контекстах, а пользователь, являющийся лесом, поделится прямой трансляцией переговоров между плодовыми телами населяющих его грибов.

Равенство и репрезентативность
Для обеспечения равенства в PESN должны быть предусмотрены механизмы, предотвращающие доминирование какого-либо одного типа сущностей и обеспечивающие парламентское представительство всех сущностей (что-то вроде реализованного на уровне сервисных механик «парламента вещей», как у Бруно Латура).

Конфиденциальность и этика
Учитывая разнообразие субъектов и объектов в PESN, потребуется переосмыслить человеческие представления о конфиденциальности и этике, разработать новые протоколы и механизмы, обеспечивающие соблюдение прав и интересов всех участников сети — людей и не-людей, и мышá и камышá, и конуры и кобуры.

Платформа децентрализованных автономных организаций (ДАО)
Эта платформа будет способствовать созданию и управлению ДАО — организаций, управляемых смарт-контрактами на блокчейне. Например, она могла бы включать в себя функции, визуализирующие движение капитала или инструменты прогнозирования, моделирующие потенциальное влияние изменений в правилах смарт-контрактов ДАО. Это поможет пользователям понять, что ДАО — это не просто инструмент, а узел в сети техномических сил.

Достаточно выглянуть в окно, почитать новости или хотя бы прислушаться к себе, чтобы убедиться: сложность и подвижность глобальной сети объектов и акторов стремительно возрастает, и человек уже просто не успевает за этим миром. Выход за пределы антропоцентризма в дизайне — не только теоретическое упражнение, но и практический вопрос выживания (не обязательно выживания именно этого конкретного человечества, влачащего свой скорбный и тревожный βίος, — но поддержания в мире Жизни вообще, Жизни как таковой — по-гречески ζωή).

Библиография

1. Ланд, Н. Сочинения: В 6 т. Т. 2: Киберготика. — Пермь: Гиле Пресс, 2018.
2. Норман, Д. Человеко-ориентированное проектирование считается вредным. — 2015.
3. Пшеничнова, М. Почему Дон Норман не верит в эмпатический дизайн. — 2019.
4. Тригг, Д. Нечто: Феноменология ужаса. — Пермь: Гиле Пресс, 2017.
5. Хайдеггер М. Время и бытие (статьи и выступления). — М.: Республика, 1993.
6. Garland, K. First Thins First. — London: Goodwin Press Ltd., 1964.
7. Harman, G. Tool-Being. Heidegger and the Metaphysics of Object. — Chicago: Open Court, 2002.