«Пролетая над гнездом осиным». Осознанный летающий объект

Продолжаем публиковать главы из theory fiction Олега Пащенко «Пролетая над гнездом осиным». Фантастико-теоретического повествования о международном сообществе О.С.А., практикующем осознанный сомнамбулизм, члены которого достигают способности к левитации. Следующие главы рассказывают о машинах желания, опыте полета над городом и лучшем способе признаться в любви.

«Машина желания» — это концепт Жиля Делёза и Феликса Гваттари, в частности, из их двухтомного проекта «Капитализм и шизофрения», включающего книги «Анти-Эдип» и «Тысяча плато». Желание у них не является нехваткой, как в психоанализе, — напротив, это нечто продуктивное и позитивное. Желающие машины — это структурные процессы, которые производят желание; они всегда связаны с другими машинами, образуя сложные сети или сборки, формируя нашу реальность и вообще всё то, что делает нас — нами [4].

Машины желания — это не метафора, а реальные процессы, происходящие в мире, и они не обязательно человеческие или даже органические. Машиной желания может называться всё, что вступает в соединения, порождает, прерывает и нарушает потоки энергии, материи, тел или идей. Пример машины желания — фабрика, с её потоками рабочих, материалов и продуктов. Но и разговор, с его циркуляцией слов, идей и аффектов, может быть машиной желания — и полёт, как особый способ разговора, с его циркуляцией воздуха, сенсорного опыта, восторга, возбуждения и страха высоты, идей и концепций, ускоряющегося, замедляющегося или останавливающегося времени.

Левитация соединяется с другими машинами: телами сновидцев, социальными и культурными практиками вокруг осознанного сомнамбулизма, технологиями, используемыми для оптимизации сновидений и так далее. Способность к левитации можно рассматривать как нарушение или детерриториализацию нормальных потоков гравитации, сознания и телесности.

Хотя христианский богоискательский эрос, тоска о Боге, порождается тотальным экзистенциальным дефицитом, но и его можно рассматривать как делёзианскую силу, приводящую в движение процессы создания и становления отношений человека с трансцендентным Абсолютом. Жажда Бога — это отнюдь не стремление заполучить то, чего нет. Напротив, это человек хочет быть обретённым — чтобы Тот, Кто Есть, заполучил его. И хотя стремление к Богу есть движение навстречу Тому трансцендентому, Кто находится за пределами самости (а желание у Делёза, напротив, есть процесс становления новых экзистенциалов и онтологий, который имманентен человеку), практика сомнамбулической левитации может рассматриваться как воплощение желания, которое является одновременно продуктивным и преобразующим — прерывающим и нарушающим онтические потоки. В обоих случаях желание или эрос — это не достижение фиксированной цели или состояния, а участие в процессе трансформации. Речь тут о становлении, а не о бытии.

Осы не просто пассивно проживают свои двоякореальные сны, но активно пересоздают их, формируя свою реальность. Их способность левитировать — не просто впечатляющий трюк, но прежде всего проявление жажды выйти за пределы физических ограничений своего тела, это машина желания в действии, создающая реальность супергероя, в которой человек сильнее гравитации. Вместо того чтобы быть укушенными радиоактивным пауком, они заправляют топливные баки своих жужжащих, жалящих, желающих машин горючим веществом сновидения.

Бег трусцой в лесу, который в велнес-кругах иногда называют «лесными ваннами», полезен, так как вызывает выброс эндорфинов, стабилизирует уровень дофамина, улучшает память и внимание, даёт возможность отдохнуть от всякого антропогенного и техногенного.

Осы заменяют бег скоростными полётами на малой высоте между деревьями. Конечно, такие практики вполне экстремальны, но неверно считать их просто адреналиновым аттракционом — скорее, что-то вроде медитации на проницаемость границ между субъектом и объектом, которая тем очевиднее, чем выше скорость и чем гуще лес. Пределы живого существа обычно обозначены инстинктом самосохранения, удерживающим его от того, чтобы перестать быть живым: превозмогая этот инстинкт, осы просачиваются в пространство леса и устанавливают с ним как бы симбиоз.

Для большинства из горожан лес так или иначе представляет собой Gestell, «постав» (как это перевёл Бибихин), супермаркет пользы: лес как место для прогулок, или лес как услада для глаз, или лес как место, где легко дышится, или лес, который можно художественно осмыслить в тексте, и из которого можно наделать бумаги, на которой этот текст будет напечатан, и так далее. Даже для условного шамана лес это бизнес-центр, где он налаживает взаимовыгодное партнёрство с духами. Gestell — это делёзианская машина, производящая неиссякающий поток потребления мира.

Оса, c ужасной скоростью летящая сквозь лес, взаимодействует с ним самым прямым, интимным и опасным образом. Она не столько извлекает пользу из него, сколько играет в догонялки, салочки и вышибалы сил и потенциалов: уворачивается от деревьев, огибает неровности рельефа, распугивает птиц и зверей.

Так воплощается делёзианский концепт «тела без органов», которое определяется не функциями обладания, контроля или потребления, но лишь своей чистой интенсивностью [4, 5]. Не «лес для прогулок», не «лес для полётов» — а «лес для бытия». Не «оса как посетитель лесопарка», не «оса как потребитель адреналинового кайфа», не «оса как хозяин леса» — а «оса как танцовщица», «оса как искатель приключений», «оса как художник», ποιητὴσ (этим словом в христианских текстах обозначается Творец, и именно поэзис, ποίησις — это то, что Хайдеггер противополагает поставу: вхождение в присутствие, онтологическое возникновение, экзистенциальную распаковку). Постав не демонтируется поэзисом — поэт просто пролетел сквозь него.

«Только сделав ему тело без органов, вы избавите его от автоматизма и вернёте ему истинную свободу. И тогда он снова научится танцевать наизнанку, словно в бреду танцевальных залов, и эта изнанка станет его подлинным лицом», пишет Антонен Арто в манифесте «Покончить с Божьим судом» [1].

Летящая сквозь лес оса «танцует наизнанку». Она ориентируются в нём не через безопасное, отстранённое наблюдение, а через живую вовлечённость. Каждое дерево, каждый камень, каждое изменение направления ветра представляет для неё новый вызов, нового партнёра по танцу наизнанку, по спаррингу со «странным незнакомцем», по поединку с Чёрным рыцарем. Оса врастает в эту схватку всем существом и тем реализует идеал Арто, который звал к сырому, висцеральному, вязкому, нефильтрованному взаимодействию с миром.

Для тёмного эколога Тимоти Мортона, для психогеографа Ги Дебора, для объектно-ориентированного онтолога Грэма Хармана, для каждой из ос — лес (как и город, как и мир) есть нечто вроде шкатулки Лемаршана, желающей машины из франшизы «Восставший из ада». Не дай нам Бог собрать эту головоломку — ни радости, ни пользы, как известно из фильма, это никому не принесёт (но только ужас и страдания). Оса играет миром и собой как безделушками. Это игра без правил и без посюсторонней цели (Zweck), но с трансцендентным смыслом (Sinn). По Харману, это «эстетическое взаимодействие» — взаиморазрушительное и взаимосозидающее влечение, неудержимое и бескорыстное [14].

Какова цель жизни? Жизнь бесцельна. А её смысл? А смысл жизни в том, чтобы жительствовать. Жизнь — для красоты.

Психогеография, как мы о ней знаем от Ги Дебора, — это интуитивное и непредвзятое исследование психологического воздействия городской среды на человека на предмет выявления новых смыслов и возможностей. «Дрейф (la dérive) — это cпособ экспериментального поведения, связанный с условиями существования урбанистического общества; техника мимолетного прохождения через различные пространства и среды» [2]. Дрейф, который практикуют осы, проходит в пространствах более высокой размерности — он вертикален.

Для левитирующей осы город — это уже не просто набор улиц и зданий, топонимов и адресов. Это огромная запутанная головоломка, которую мы решаем, глядя на неё сверху; это сложнейшая сеть закономерностей, связей и значений, сквозь которую мы проникаем — или которая нас улавливает; система, лишённая какой-либо иерархичности, когда мы созерцаем её с высоты осиного полёта, — но содержащая нас в качестве одного из своих узлов.

Человек, левитирующий автономно, если он обладает элементарной чуткостью, различает «эмоциональные градиенты» районов, над которыми пролетает: над центром Москвы чувствуешь себя совсем иначе, нежели над промзоной в ЮВАО или над Сходненским ковшом. Этот опыт недоступен ни пешеходу, который движется слишком медленно и успевает привыкнуть, ни автомобилисту, для которого всё экранируется корпусом машины. Отчасти это похоже на опыт фланирующего велосипедиста, cycliste en dérive: его скорость оптимальна для того, чтобы почувствовать изменения, а его отношения с городским пространством очень телесны — кожны, мускульны, дыхательны; всё это то, о чём писал Арто. Однако пространство перемещений lévitateur en dérive трёхмерно и не ограничено топологией улиц и велодорожек; его психогеографический опыт уникален там, что сочетает в себе интимную сенсорную вовлеченность велосипедиста с возвышенной перспективой сумасшедшей птицы.

Согласно Харману, реальные объекты по существу изолированы и взаимодействуют друг с другом косвенно (посредством так называемой «викарной причинности») — через то, что он называет «чувственными объектами» и «чувственными качествами», которые подобны феноменологическим карикатурам на реальные объекты. Иными словами, когда один объект воздействует на другой, он не затрагивает его отстранённой сущности — вместо этого он имеет дело с неким прокси встреченного объекта в своём перцептивном пространстве. Когда оса левитирует, она и город изъяты друг из друга («можно изъять осу из Орхидеаполиса, но можно изъять и Орхидеаполис из осы») — взаимодействует она лишь с чувственной репрезентацией города, с его упрощённым, нестабильным представлением, которое складывается из скорости, высоты, ветра, состава воздуха, эмоционального фона и других факторов. Это — образ города, а не сам город, и если для пешехода этот образ двухмерен, то для осы он приобретает третье измерение: высота обретает значительность глубины.

Пока мы прижаты силой гравитации к той же земле, на которой стоит наш город, его бытие для нас инструментально: город есть Gestell, установка, машина, безостановочно (вос)производящая нас, живущих в потоке городских сценариев и протоколов городской повседневности [13]. Но, когда оса взлетает, прекращая быть продуктом этого производства, машина ломается. Город виден сверху «как на ладони» — он больше не техническое приспособление, а россыпь бесполезных деталей в горсти наблюдателя. Эти детали больше не нужны левитатору — но они ему желанны. Они сверкают подобно неким самоцветам, они прекрасны в своём бессмысленном разнообразии. Чувственно воспринимаемый город, который, согласно Харману, был карикатурой на город реальный, вдруг предстаёт взору левитирующего созерцателя пленительным эстетическим асамбляжем, полным скрытых глубин и неожиданных резонансов [14]. Хайдеггер, вероятно, сформулировал бы это так: перестав быть zuhanden, применимым, город сделался для осы vorhanden, имеющим место [13], и всё, что город теперь может, — это избыточно присутствовать далеко внизу. Зачем? Для красоты.

Взлетая, оса не покидает онтологической плоскости, которую разделяет с городом и со всеми остальными объектами, однако для неё эта плоскость словно «собирается в складки» благодаря новообретённому взгляду сверху вниз — тут нам поможет делёзовская «складчатость» (le pli): сложные структуры и отношения могут возникать из простых плоских поверхностей, «собирающихся в складки» и создающих замысловатый узор взаимодействий [4]. Вертикальный взлёт левитирующего агента не прорывает онтологической ткани, но скорее заставляет её «морщиться», так что сложность взаимодействий между объектами растёт, хотя они и сохраняют онтологическое равенство. Таким образом, «осознанный сомнамбулизм» — это не побег из «чёрной железной тюремной» плоскости, а активная и вовлечённая её реконфигурация. Господь Иисус Христос перед Вознесением говорит ученикам: «И вот, я с вами, во все дни, до скончания века» [Мф 28:20], и это осознание имеет решающее значение для религиозной жизни ос, о которой пойдёт речь дальше.

Нехорошо осе быть одной. Потому нам даны практики парных полётов — как правило, это влюблённые супружеские пары, но вдвоём летают и просто друзья. Когда дуэт ос приступает к совместной левитации, это не столько приятная прогулка «на свежем воздухе», сколько длящаяся взаимная детерриториализация и ретерриториализация, переплетение и распутывание смыслов — и, если можно так выразиться, непрерывное взаимоспасение.

Главный страх осы — внезапный паралич воли к полёту, приводящий к срыву в свободное падение. Этот страх — сильнее страха высоты: опытные осы знают, что лучше подниматься как можно выше: таким образом, если вы потеряете самообладание, у вас будет достаточно времени, чтобы успеть собраться перед встречей с асфальтом, — и этому, конечно, поможет ваш партнёр. Полёты на больших высотах требуют, впрочем, дополнительного оборудования: известен случай с парой, которая чуть не превратила свой дуэт в сольное выступление из-за забытой растяпой-мужем кислородной маски; к счастью, жена вовремя поделилась с ним своей.

В осиных парах быстро формируется собственный внутренний язык общения. Любопытно при этом, что как правило такая коммуникация скорее невербальна: считается, что устные переговоры, а тем более, переписка вредят концентрации — поэтому высказывания конструируются из жестов и воздушных хореографических фигур. При этом каждый проплывающий мимо объект становится чем-то вроде стикера или эмодзи: озеро может означать «охолони, остынь», а приземистый пакгауз — «какая низость».

Кому нужен семейный терапевт, когда существует такой способ укрепления доверия в паре — на опасной высоте и на страшной скорости? Лучший способ признаться в любви — помочь партнёру избежать лобового столкновения с многоэтажкой.

Библиография:

1. Арто, А. Покончить с Божьим судом. Опустошитель, 2019.
2. Ги Дебор, Э. Ситуационисты и новые формы действия в политике и искусстве. Статьи и декларации 1952–1985. М.: Гилея, 2018.
3. Гроф, С. За пределами мозга. Рождение, смерть и трансценденция в психотерапии. М.: Ганга, 2014.
4. Делёз, Ж., Гваттари Ф. Анти-Эдип: Капитализм и шизофрения. У-Фактория, 2007.
5. Делёз, Ж. Логика смысла. Фуко М. Theatrum philosophicum. М.: Раритет, 1998.
6. Схим. Иларион (Домрачёв). На горах Кавказа, 1907.
7. Кафка, Ф. Превращение: рассказы. М.: АСТ, 2010.
8. Мортон, Т. Гиперобъекты. Философия и экология после конца мира. Пермь: Гиле Пресс, 2019.
9. Мортон, Т. Стать экологичным. М.: Ад Маргинем, 2019.
10. Негарестани, Р. Циклонопедия. М.: Носорог, 2019.
11. Соловий, Р. Появляющаяся церковь. Евангелическое христианство перед вызовом постмодернизма. Черкассы: Коллоквиум, 2014.
12. Судзуки, С. Сознание дзэн, сознание начинающего. Рига-Москва: Лигатма-Угунс, 1995.
13. Хайдеггер М. Время и бытие (статьи и выступления). М.: Республика, 1993.
14. Харман, Г. Искусство и объекты. М.: Издательство института Гайдара, 2023.
15. Харман, Г. Объектно-ориентированная онтология: новая «теория всего». М.: Ад Маргинем Пресс, 2021.
16. Юнг, К. Г. Символы трансформации. М.: ACT, 2008.
17. Ford, L., Wegner, R., Hirsch, A. The Starfish and the Spirit. Zondervan Reflective, 2020.