Ландшафтный дизайн — это искусство на стыке архитектуры, урбанистики, ботаники, истории и даже философии. В чём его отличие от ландшафтной архитектуры? Какими должны быть ландшафты, чтобы человек жил в гармонии с окружающим его миром? Как меняется профессия ландшафтного дизайнера в XXI веке? Об этом и многом другом мы поговорили с Екатериной Ожеговой, куратором нового магистерского профиля Школы дизайна НИУ ВШЭ «Ландшафтный дизайн».

Если рассматривать ситуацию на уровне градостроения, то мы должны говорить, конечно, об архитектуре, а не о дизайне. Развиваясь исторически от частных садов, через большие парки высокопоставленных дворян, через деньги богатых людей, ландшафтная архитектура вошла в XX век — и дошла до общественных городских пространств. В этот момент она перестала быть только садово-парковым искусством: в неё вошли новые сферы деятельности — многофункциональные парки, большие рекреационные зоны; возникли такие крупные ландшафтные сооружения, как национальные парки, парки при больницах, зоопарки и так далее — всё это тоже относится к ландшафтной архитектуре и планировке. Профессия стала очень многообразной: её функциональный спектр сегодня не меньше, чем у любой другой архитектурной специальности. Собственно говоря, в прошлом веке окончательно оформились три самостоятельных архитектурных профессии: архитектура зданий, ландшафтная архитектура и планировка. Градостроительство исчезло, потому что город сегодня построить на пустом месте практически невозможно. Если вы начнёте с точки зрения архитектуры заниматься городом, то столкнётесь с тем, что это будет некое пространство — не огороженное, как раньше, а встроенное в общую систему многих пространств вокруг.

Обычно приводят, как примеры, новые столицы Бразилии и Казахстана. Если говорить про Бразилиа, то, строго говоря, с нуля там построен только центр. Да и Астана — тоже не совсем город. Раньше город изначально был либо крепостью, либо каким-то иным оборонительным сооружением. Закладывая город, например, в XVIII веке, люди всегда пытались понять — где его границы? Сегодня говорить о том, что существуют границы Лондона, Токио или Москвы мы не можем, потому что это — огромные агломерации.

В рамках общего развития человечества это абсолютно нормально. Самое интересное тут то, что можно чётко обозначить границу, рубеж, начиная с которого мы стали жить в другом мире. Это произошло в 2008 году: именно тогда впервые в истории нашей планеты ООН зафиксировала равенство сельского и городского населения — с тенденцией резкого роста городов. Вот тогда мы переступили черту: сначала сравнялись, потом пошли дальше. Когда на видео, снятых со спутников, видно, как на Земле зажигаются города, это не только завораживает, — это говорит о том, что мы теперь заметны из космоса, что планета наша обитаема! Мы даём знать о себе всё более и более отдаленным мирам. И даже чисто биологически мы переступили определённую черту, мы стали другими — сейчас уже можно об этом говорить. Более того, мы продолжаем меняться. И это хорошо.

По роду деятельности я не только ландшафтный архитектор-реставратор, я еще и историк: у меня есть книги и курсы лекций, которые посвящены истории ландшафтной архитектуры. Так вот, историку в силу специфики профессии приходится разбирать не только собственно предмет своего научного интереса, но и всё, что было вокруг него — и я могу уверенно сказать, что люди изменились к лучшему. Я своим студентам обычно рассказываю про совсем недавнее прошлое, которое они могут хотя бы как-то осознать, грубо говоря, через поколение. Для меня это Вторая мировая война — очень значительный рубеж в истории нашей планеты. Понятно, что рецидивы могут быть, но то, что человечество тогда показало, как оно реагирует и как оно может собраться — это очень яркий пример того, что мы стали лучше; то, что была одержана победа над злом, стало колоссальным толчком к тому, что надо развиваться дальше.

Мой отец, тоже архитектор, тогда много работал в Бирме (теперь эта страна называется Мьянма) — это называлось «восстановление колоний»: специалисты со всего мира приезжали в бывшие колонии, страны третьего мира, как тогда их называли, строили, налаживали разные отрасли, преподавали, это было очень красивое и, знаете, чистое дело. Отец сначала строил технологический институт, потом в нём преподавал. Англичане же строили в этот момент госпиталь, и работали в нём английские врачи — причём Англия была недавней метрополией Бирмы, и бирманцы их сильно не любили. Но, тем не менее, они приезжали помогать. Это было время, когда люди начали понимать, что границы мешают, и мешают в первую очередь тем, кто что-то делает. Понятно, что была разница идеологических и экономических систем, но это понимание воплотилось в развитие Организации Объединенных Наций, в системе которой тоже работал мой отец. Тогда создавался «Хабитат» (программа ООН по населённым пунктам — прим. ред.), и отец к этому имел самое прямое отношение. «Хабитат» занимался в том числе восстановлением городов, и по сию пору работает достаточно успешно, хотя и испытывает достаточно трудностей. А я тогда уже училась в институте и помню, как проводился международный конкурс по борьбе с трущобами, так что, можно считать, всё это на меня тоже повлияло.

У каждой страны есть свой звёздный час — и опредёленно у России он был в первой четверти прошлого века: вспомните русский авангард хотя бы! В те же годы возникла и ландшафтная архитектура в современном её понимании. Был такой архитектор Лозовский — он говорил, что пространство является строительным камнем архитектора, и сегодня мы это говорим совершенно сознательно. Когда я писала профессиональный стандарт ландшафтного архитектора, надо было объяснять чиновникам, что ландшафтная архитектура — это архитектура, которая создает открытые, пустые пространства средствами геометрии. Меня спрашивают: «а если расставить стульчики, это будут средства ландшафтного архитектора?». Я говорю: нет, не будут. «А скамеечки?». И со скамеечками не будет, и с фонариками не будет, и если цветочки посадить туда, тоже нет!

Как мыслит ландшафтный архитектор? Вот, например, Андре Ленотр создаёт сады для Людовика XIV, это — самое начало ландшафтной архитектуры. Король говорит: сделай такое пространство, чтобы оно было целым миром. К этой задаче Ленотр подходит для того времени совершенно необычно: он применяет новейшие для того времени открытия в области геометрии, законы построения перспективы — и создаёт пространство, где солнце восходит в покоях короля и опускается в той самой бесконечно удаленной точке, так называемой «главной точке картины», точке P, которая есть — и одновременно её нет. Он мыслит геометрией. Здесь, конечно, важную роль будут играть растения, но всё же второстепенную, а главная роль отведена геометрии пространства.

Да, так и есть. Она очень сложная, разная: это наблюдательная перспектива, это линейная перспектива Ленотра, это широкая перспектива английских пейзажных парков... А рядом с ней существует ландшафтный дизайн. И когда мы говорим о дизайне, то он не вторит архитектуре, он движется по-другому. Потому что для дизайнера исключительно важно действие, которое в этом пространстве происходит. Дизайнер умеет генерировать идеи, и сегодня для ландшафтного архитектора это исключительно важно на любом из уровней.

Возьмём небольшой сад в огородно-производственном стиле — тут грядки, здесь дорожки витиеватые, вот беседка стоит, а там место для барбекю. Спрашивается, почему барбекю? Или — зачем беседка? Сегодня хочется какой-то иной истории. И образ сада можно придумывать по-разному. Он может быть встроен в достаточно сложную архитектурную концепцию: это может быть специальный лечебный сад, или, например, частный сад... для любимой кошки! А можно включить кошачью историю в концепцию вашего общего сада — в малом саду вопросы содержания животных очень важны! То есть человек в современном саду не всегда занимается исключительно сельскохозяйственной деятельностью. Его отдых сегодня — это достаточно интересное и творческое занятие.

Да, потому что творчество сегодня всё больше и больше входит в нашу жизнь. Сегодня маленький сад — исключительно творческое пространство, оно может быть очень интересным, и дизайну в нём делать много чего есть.

Второй уровень — городские общественные пространства. Здесь просто дизайн и ландшафтный дизайн серьёзно пересекаются, потому что языком растений можно рассказать очень многое. Если говорить про уровень города, то это — водно-зелёный каркас (совокупность соединенных между собой городских территорий с растительным покровом и городскими водоёмами, включенными в городскую среду — прим. ред.). Та самая система сердца и вен, которая город связывает с природой, с нашим окружением, со всей планетой. В городе помимо нас живёт очень много других существ: деревья, травы, птицы, животные. И не только домашние, не только одичавшие — но и просто дикие тоже. Опыт парка Зарядье в этом отношении очень интересен, — там, например, лиса поселилась. Чаек в Москве все больше — ну и, помимо них, в Москве живет огромное количество разных небольших птиц. Например, лет пять назад была проблема с воробьями: они в какой-то момент стали исчезать из-за рулонных газонов. Воробьи питаются личинками, а откуда они в рулонных газонах? С тем же успехом можно пластиковые газоны использовать, там тоже всё мёртвое.

Однако есть прекрасные примеры обратного, очень интересные с эстетической точки зрения, с экологической — и даже с социальной. Например, на западной окраине Лондона есть очень интересный парк Нортала Филдз. Ландшафтный архитектор Питер Финк искал место для создания нового парка и нашел три стройки, а примерно на равном расстоянии от каждой — красивое место на излучине реки. Он предложил туда свозить строительные отходы, чтобы они формировали среду, и теперь над искусственными озерами возвышаются четыре грандиозных холма, созданных из строительного мусора! Вот, пожалуйста, — идея средового дизайнера, воплощённая как некое ландшафтное решение. Или нью-йоркская история — парк Хай-Лайн, созданный по инициативе общественности ландшафтным дизайнером Питом Удольфом совместно с архитектурными бюро на месте остановленной железной дороги. Если в этом смысле символ XX века — это Сентрал-парк, конечно, который объединил все районы Нью-Йорка, то для XXI-го это именно Хай-Лайн-парк. На таких идеях сейчас и строится средовой дизайн, переплетаясь с ландшафтной архитектурой.

Да, конечно. Вот сейчас, например, в России идёт программа «Комфортная среда» — для малых городов, исторических поселений, больших городов, в том числе и с водно-зелёным каркасом, о котором Минстрой стал задумываться. И это всё — как раз те самые области работы, которые очень ждут специалистов.

Конечно, если смотреть дальше, то существуют международные программы по национальным паркам... Есть такая Международная конвенция по водно-болотным угодьям, подписанная СССР, и Россия, как правопреемник Советского Союза, входит в неё. Водно-болотные угодья — это те самые пространства, которые сегодня вошли в черту городов. Вода — это кровь планеты, и очистка воды — это общая задача всего мира. Потому что реки, океаны и птицы не существуют только в рамках одной и той же местности, а то и страны! Взять, к примеру, огарей — этих птиц интродуцировал в Москву в 1960-е годы Московский зоопарк, кстати — так вот, они живут в Африке и прилетают к нам гнездоваться! Они это делают каждый год, им здесь понравилось. Так что и в области водно-болотных угодий концепции и их воплощения могут быть самыми любопытными и интересными.

Не только рассказывать, но и предлагать создавать новые проекты, рассчитанные на новые условия жизни. Мы в городе должны жить, не убивая то, что живёт рядом с нами, — знаете же, что со смертью последней пчелы нам как виду останется жить несколько лет?

Некоторое время назад мы с одной моей магистранткой делали любопытную работу по Московскому зоопарку. Московский зоопарк — сложное ландшафтное сооружение с непростой ситуацией. Таких других в мире нет: историческая институция, с мировой известностью, научное учреждение с уникальными специалистами — но он попал в тиски города, ему совершенно некуда расширяться. С другой стороны, рядом с ним — Пресненские пруды, сложившаяся история птиц, которые туда прилетают из года в год... Когда мы думали о том, что с ним можно сделать — конечно, было очевидно, что оставлять его на этом месте необходимо, это часть живой истории города. Но это мог бы быть, например, биопарк, который бы не просто показывал посетителям животных, но и демонстрировал возможность отношений природы и мегаполиса. В нашем проекте были и использование биогаза, и очистка воды в прудах — чтобы зоопарк стал показательным, демонстрационным в области этих возможностей.

И сегодня «зелёные» стандарты очень тяжело идут. Но, безусловно, перспективы к лучшему всегда есть. Мы просто не замечаем, как капли точат камень и что эти камни уже, как иногда выясняется, давно рассыпались в пыль! Снова вернусь к тому, что люди меняются к лучшему: всего лишь сто с лишним лет назад присутствие женщины в университете, её свобода в плане матримониальном — это были очень сложные вопросы. Но сейчас, работая в системе дополнительного образования, я имела возможность увидеть, сколько женщин получают вторую и даже третью профессию, ищут себя, и это нормально. То, что было нужно отстаивать даже в моём детстве, стало нормой; мы не заметили, как это произошло. И это прекрасно!

Допустим, наш путь в отношениях с пчёлами в самом начале. Но я помню, что лет восемь, кажется, назад мы со студентами делали проекты отелей для насекомых, и это у всех вызывало в основном такую... осторожную, недоверчивую реакцию. А сегодня схожие отели стоят в парке «Зарядье»!

Постоянно! И потом, контактируя с ними, самому приходится перестраиваться на иную, можно сказать, волну, потому что их мысли и идеи заглядывают вперёд, в будущее. Совсем недавно мы с коллегой закончили статью о том, как вернуть интерес к архитектуре города у молодёжи. Как создавать городские сценарии, которые развивались бы на фоне фрагментов архитектуры разных эпох — и там очень многое придумано студентами. Например, стиль фолк на фоне каких-то старых московских построек. И это целая история, которую можно усиливать и развивать. Так что всё в их руках. Ведь тот, кто учится сегодня, будет жить в этом городе завтра.