Юлия Блюхер: «Практика — единственно правильный способ учить людей»

Юлия Блюхер говорит, что её цель — готовить «людей-оркестров», и сама является именно таким человеком: успешным иллюстратором и серьёзным научным работником, руководителем образовательного направления «Комикс» и «Центра исследования народных промыслов» в Школе дизайна НИУ ВШЭ.

В интервью для сайта Школы дизайна (DESIGN.HSE) Юлия рассказала, как поступление в магистратуру может помочь уже сложившемуся специалисту, действительно ли рисовать комиксы — это серьёзная взрослая профессия и чему нам стоит поучиться у народа саамов, чтобы наша жизнь стала лучше и спокойнее.

Я — пример человека, который всё время расширяет сферы своей деятельности, оставаясь в рамках общего направления. Работаю с визуальной культурой — так, наверное, можно сказать. Родилась на Камчатке, в 2004 году окончила «Муху» (бывшее Ленинградское высшее художественно-промышленное училище имени В. И. Мухиной, ныне — Санкт-Петербургская государственная художественно-промышленная академия имени А. Л. Штиглица — ред.) по специальности «художник-оформитель печатной продукции», в 2020-м завершила обучение в аспирантуре по искусству и дизайну, и теперь я — дипломированный преподаватель-исследователь.

Когда-то, после получения первого диплома, оказавшись за пределами «Мухи» и окунувшись в рынок, я поняла, что это рынок не иллюстраций, а всяко-разного дизайна. На рынке надо было уметь делать всё, и я делала всё — от сувениров и упаковки для конфет до редизайна интерьеров казино и флэш-анимации. А сейчас, когда у меня сложилась преподавательская карьера, стало очевидно: весь этот накопленный опыт релевантен. Всё пригождается в работе со студентами! Меня, как и любого нормального человека, пугают новые области, но, пожалуй, если речь заходит о создании любого визуала, я могу сказать, что мне с этим работать очень легко, я уверена, что разберусь с любой такой задачей. Вот с написанием академических текстов в аспирантуре было поначалу невероятно сложно, но и этот опыт мне помогает в работе со студентами — теперь я лучше понимаю, с чем они сталкиваются, осваивая новые области.

Да, я руковожу центром, который изучает актуальную ситуацию с промыслами и разрабатывает стратегии переосмысления традиции в настоящем: от актуализации носителей и технологий до разработки новых дизайнов. Исследуя промыслы, мы работаем как этнографы, как культурологи, возможно, даже как социологи; занимаясь своими корнями, мы формулируем себя заново: кто мы, какие мы, чего мы хотим... Где-то с начала пандемии, утверждая дипломные темы, я обращаю внимание на то, что студенты стали как-то по-другому смотреть на свои родные места — с любовью, интересом и желанием поделиться этими чувствами. Значит, у нас в целом есть интерес к самим себе, к месту, где мы живем. И, получается, мы хотим в этом интересе разобраться.

Ведь что такое вообще промысел? Это когда организованная группа людей, находящаяся в одном месте и работающая с одним и тем же материалом, производит некий товар на продажу. По такому принципу образованы примерно все промыслы: хохлома (дерево и олово), палех (папье-маше и иконописцы), гжель (глина) и т.д. И, конечно, это всё про людей в первую очередь. Как правило, это история про предприимчивость, про ответ на запросы рынка и часто про промышленный шпионаж.

Давайте, например посмотрим, как связаны тагильская роспись по металлу, федоскинская миниатюра и Жостово. В 1775 году в селе Данилково купец Пётр Иванович Коробов основал мастерскую, выпускавшую лаковые козырьки и кивера из папье-маше. С изменением армейской формы потребность в таком продукте отпала, но Коробов к тому моменту посетил фабрику Иоганна Штобвассера в Брауншвейге, известную лакироваными табакерками, мебелью и предметами декора, и решил переквалифицировать производство под запросы рынка, производя шкатулки, портсигары и табакерки (нюханье табака как раз входит в моду, то есть товар пользуется спросом). Унаследовашие его дело московские купцы — отец и сын Лукутины — переносят промысел в Федоскино. А в 1825-м при лавке бывших крепостных Вишняковых, вхожих на федоскинскую фабрику (вот он, промышленный шпионаж!) открывается конкурирующая мастерская в Жостово. Для обеспечения конкурентноспособности Вишняковы ищут свое УТП (уникальное торговое предложение) и находят его! Образцом для подражания становится тагильская роспись металлических подносов, сформировавшаяся к середине XVIII века в Нижнем Тагиле и уже имеющая рынки сбыта. Сегодня мы сказали бы, что появилась ниша! В отличие от Федоскино, Нижний Тагил далеко от Москвы, а значит, и конкурировать с ним проще. Первое время Вишняковы работали и с металлом, и с папье-маше, но с 1839 года в указателе Всероссийской промышленной выставки упоминаются уже только жостовские металлические подносы... Мне очень нравится эта история преемственности с немного детективным уклоном!

Да. Решая, в общем-то, те же задачи, что и Вишняковы, мы переводим всё это на современные технологические рельсы, стараемся найти грамотную упаковку, выстроить стратегию продаж и т.д. Где эти предметы существуют — в категории сувенирки или в категории произведений искусства? Как туда встраиваться? Какая у них целевая аудитория? Можно ли придумать новые промыслы? Получится ли расширить производственную линейку, чтобы в ней при этом оставалась доля ручного труда? Потому что если промыслы есть в государственном реестре, то она там обязана быть.

Сегодня IKEA ушла из России — а именно ей мы во многом измеряли свою среду обитания. И пока что нет большого российского гипермаркета, куда можно было бы прийти и выбрать, допустим, набор посуды на шесть персон, простой и лаконичный. А это могла бы быть — и должна быть! — посуда, отвечающая представлениям о сегодняшнем дизайне, с клеймом той же гжели, или дымки, или Гусевского хрустального завода. Если бы она отвечала запросам сегодняшнего дня и при этом носила признаки айдентики того или иного промысла, то легко встроилась бы в сегодняшнюю картину мира! И, главное, утвердила бы наше представление о том, что есть бренд промысла, а в нём — разные линейки товаров: промышленная для маркетплейсов, сувенирная для туризма и брендинга территорий, ну и, конечно, искусство, ручная работа. Тогда уникальным мастерам и художникам, занятым в промысле, не придется переучиваться, а на помощь им придут новые мастера, дизайнеры и маркетологи, которых мы обучим.

Мы со студентами в прошлом году работали с Гжельским фарфоровым заводом. Был большой партнёрский конкурс — а конкурс студенческих работ позволяет, в отличие от работы по конкретному брифу с жёстко прописанными условиями, попробовать все возможные области, в которых могла бы существовать гжель сегодня. Ведь что такое задача по исследованию промыслов, по их актуализации? Это задача не только по передаче традиции, но и по её обновлению и обогащению. И есть к тому исторические предпосылки: ту же гжель перепридумали в 1940-е, практически заново сконструировали айдентику (то есть шаблоны элементов) и технологический процесс для подглазурной росписи голубым цветом! Вот и мы со студентами решили подумать и понять: с чем сталкивается гжель сегодня? Не только с поиском новых форм или новой визуальности... Мы видим нечто бело-голубое и говорим: да, это гжель. Но как мы ее отличаем от китайского фарфора или дельфтской керамики? Могут же появляться и другие формы, цвета — почему нет? Не говоря уже о том, что сегодня требуются проекты по развитию кластеров и территорий «Гжельского куста» для повышения туристической привлекательности региона, а это и мерч, и экскурсионные программы, и медиаконтент... Поэтому спецприз от жюри в нашем конкурсе получил проект техно-вечеринки в стиле «гжель» для клуба «Мутабор». Мы его отметили — ещё бы, это же про современность! Про присутствие в среде, в медиа, а не только на полках.

Работая с промыслом, мы можем, оставив форму, привнести новый сюжет — или, оставив сюжет, попробовать сделать новую форму. Подумать о местах присутствия, будь то медиасреда или интерьерные решения. Но тут всё зависит от того, насколько промысел готов к экспериментам. Недавно мы общались с Сибирской ковровой фабрикой — это единственное предприятие, которое сохранило традиционную махровую технологию ручного сибирского ковроткачества, известную в России ещё с XVIII века. Они активно ищут себя в современном мире, и мы вместе хотим посмотреть, где сегодня может существовать ковёр, какие у него функции кроме бытовых, как изменились практики применения ковров, какие сюжеты тут могут быть востребованы...

Мы учим студентов придумывать последовательно рассказываемые истории в картинках. У комикса могут быть разные носители, но последовательность, нарратив, сюжетность, персонажи — всё это будет в любом варианте. Поэтому мы работаем со сценариями и одновременно учим студентов рисовать — рисовать безусловно, много, рисовать всё, что они могут увидеть и выдумать. Рисовать как руками, так и на компьютере, в том числе, в 3D — потому что комикс может быть каким угодно, от классической книжной формы до средового решения, например, на выставке или в городской среде. И в бакалаврских программах, и в магистерских мы — исследователи, поэтому, изучая все существующие на рынке форматы комикса, мы постоянно ищем и придумываем новые.

Вообще наш идеальный студент — это такой человек-оркестр: он умеет делать всё или, как минимум, понимает, как это «всё» делается. В рамках учебного процесса ребята осваивают разные области — и колористику, и леттеринг — чтобы понимать, как цвет и шрифт влияют на характер персонажа и на всю историю, как, изменив, характер шрифта или цветовую схему, изменить настроение работы. Студенты в качестве сессионных проектов представляют законченные авторские комиксы, потому что, на мой взгляд, практика — единственно правильный способ учить людей. Потом уже можно выбрать специализацию — чем именно ты хочешь заниматься — но неплохо уметь делать всё самому, понимать, как разъять проект на части, как работает каждая его составляющая, как распределить задачи, буквально «заказать» исполнителям тот же леттеринг или колористику для своего проекта. То есть мы стараемся учить не «воркеров», но будущих арт-директоров и, конечно, уникальных авторов.

Во-первых, в реалиях рынка сегодня считается, что комикс — это язык молодого поколения. А значит, везде, где требуется коммуникация с этой — огромной! — аудиторией, заказчик к нему обращается. Реклама? Разумеется! Мерч? Да пожалуйста! Оформление школ и учебников? Конечно! И ещё чем хорош комикс как медиум — он позволяет вовлекать людей, объединять их в фанатские сообщества и, в конечном итоге, производить UGC (контент, создаваемый пользователями). То есть даже если потребитель комикса — это, условно говоря, школьник, то его производитель вполне может быть взрослым и преуспевающим человеком.

Во-вторых, расскажу немного подробнее про нашу магистратуру. Её выбирают люди, которым нужна вторая ступень образования, но по двум немного разным трекам: мне кажется, что есть те, кому нужны абсолютно новые умения и компетенции, и те, кто переквалифицируется из близкой профессиональной среды. Например, ты маркетолог на стороне клиента, тебе приходится пересекаться с агентствами, дизайнерами — и будет проще работать, если ты обзаведёшься некими компетенциями в области визуального. Или ты архитектор, но после 4 лет в МАРХИ понял, что это не твоё; технически ты умеешь всё — рисовать, работать с формами, с пространством, но хочешь рисовать истории. В обоих этих случаях мы помогаем человеку из другой области, не теряя сложившуюся оптику, а совершенствуя её, приобрести дополнительные навыки и стать уникальным специалистом. Вторая и третья (то есть ДПО) ступени образования часто работают с некоторым отрицанием, с запросом «я хочу выбрать что-то другое, от прежнего устал, не моё»... Мы и в магистратуре, и в ДПО настаиваем на следующем: предыдущий опыт — ценность. Можно использовать оптику архитектора, работая с визуальной новеллой (пример — графический роман «Падающая девочка» блистательного творческого тандема Скойтен/Петерс) или придумывать стратегию продвижения продукта, используя инструменты комикса, особенно в сфере цифрового маркетинга.

При этом мы в нашей магистратуре учим не только и не столько рисовать, сколько придумывать проекты. В этом ценность образования в Школе дизайна: оно помогает придумывать дизайн — не как украшательство, а как конструкт, как язык программирования, логику функционала. Этому, к сожалению, нельзя научиться в художественном вузе, занимаясь только художественными практиками.

Конечно! Многие из выпускников «Иллюстрации» остаются работать в Школе дизайна, и это меня особенно радует — ведь мы строим, по сути, новую систему образования с проектным подходом в художественной сфере, создаём школу в понимании Баухауса или ВХУТЕМАСа, и поэтому для нас очень важна преемственность. Из моих первых выпускников 2020 года сейчас четверо преподают в Школе, и «Арт-практику», и кураторские дисциплины: это Анна Знаменская, Ксения Анненко, Марина Батылина и Анастасия Литвинова. Минувшим летом Анна и Ксения ездили в качестве руководителей студенческой экспедиции в наш пермский кампус, где под их руководством ребята разрабатывали проекты календаря и территориального решения для внутреннего двора ВШЭ; к тому же у Ани в этом году — свой первый выпуск! Другие мои выпускники работают в крупных издательствах как арт-директоры, становятся кураторами больших выставочных проектов, успешными художниками, многие продолжают учёбу. И я всеми горжусь!

Я сейчас изучаю саамскую культуру (надеюсь, мы будем по этому поводу работать с Мурманской областью, есть запрос), много читаю об истории и традициях этого народа. Сегодня саамы разделены между странами (Норвегия, Швеция, Финляндия и Россия), но поддерживают внутриэтнические связи. Ещё древнеримский историк Тацит писал про саамов: «...У них нет ни оборонительного оружия, ни лошадей, ни постоянного крова над головой; их пища — трава, одежда — шкуры, ложе — земля; все свои упования они возлагают на стрелы, на которые, из-за недостатка в железе, насаживают костяной наконечник. <...> Но они считают это более счастливым уделом, чем изнурять себя работою в поле и трудиться над постройкой домов и неустанно думать, переходя от надежды к отчаянью, о своём и чужом имуществе; беспечные по отношению к людям, беспечные по отношению к божествам, они достигли самого трудного — не испытывать нужды даже в желаниях...». Так вот, читая труды практически всех исследователей, изучавших эту культуру на протяжении столетий, мы понимаем, как работает колониальная оптика. Российские и шведские учёные столетия спустя тоже сокрушаются: бедные люди, плохо живут, ленивые, ничего не хотят делать. А вникая в культуру, понимаешь, почему их так идентифицируют: миру и тогда не хватало, и сегодня не хватает умения «не испытывать нужды в желаниях».

Центр мироздания саамов — олень, за ним они и движутся, живя в пространстве природы. В их языке нет слова «пастух», оно заимствованное; нет понятия «пасти оленей», но есть понятие «следовать за оленями» — даже на уровне языка это как будто разная ментальность. Саамская культура транслирует ценности незнакомой нам оптики — оптики человека, умеющего замедляться, останавливаться, прислушиваться, чтобы понять про себя, что с ним на данный момент происходит — а это именно то, чего не хватает сегодня, когда мы живём в невероятном ритме.

Пару лет назад в рамках международной научной конференции Вышки в нашей секции, посвящённой комиксу, выступал Мэтт Мэдден, автор гениального сборника «99 способов рассказать историю». В нём он 99 раз рассказывает одну и ту же историю — но каждый раз иначе, от конструирования нарратива до присущего жанру визуального решения — потрясающая штука! Так вот, Мэдден говорит: «Я всю жизнь работаю с ограничениями, и понял, что это — лучший подарок, который может тебе сделать судьба. Ограничения заставляют тебя думать: „Окей, так нельзя, а как можно? Как я могу сделать, если нельзя, чтобы вышло так, как я хочу, чтобы было можно?“ Ограничения учат тебя быть гибким и, как вода, просачиваться сквозь них». Это очень правильная тактика вообще для всего в жизни. Когда ты встречаешься с любым вызовом, такой подход переключает тебя от отчаяния и огорчения к позитивному и прагматическому настрою, превращает жизнь в игру — а это позволяет легче относиться к промахам.