О теологии и искусстве

Contestant V, Джастин Мортимер, 2021
Contestant V, Джастин Мортимер, 2021

Всегда ли современное искусство стоит на антиклерикальных позициях? Можно ли прочитать евангельские тексты как сюжеты (в том числе) о технике? Возможен ли новый проект искусства, возвращающего связь с сакральным? Александр Писарев рассказывает об одном из выпусков «Художественного журнала», посвященном теме художественной теологии.

Когда-то, если верить Вальтеру Беньямину, искусство проблематизировало свою связь с культом, свой квазисакральный статус благодаря внедрению технических средств массового воспроизводства и приходу масс как нового субъекта восприятия. Отношения современного искусства и религии складывались не без напряженности, зачастую опосредуемые общественностью и судом, например, через разнообразные законы об оскорблении чувств. Поэтому тема «Художественного журнала» (2022, № 120) звучит неожиданно — «Художественная теология». (Впрочем, на фоне темной теологии, алхимии, теургии, божественного мрака и космизма в заголовках статей номера это название даже прозаично).

В выпуске представлена целая россыпь разных комбинаций встречи искусства и религиозного — от прямого манифеста, ратующего за воссоединение (мол, когда-то они были едины, не пора ли вернуться к этому на новых основаниях) до критики актуальных примеров интервенции квазитеологического дискурса в искусство, от выявления теологии как неявного каркаса политики до бриколажа религиозных образов.

Возможно, чтобы настроиться на чтение, стоит начать с провокационного вопроса, формулируемого Дмитрием Галкиным: «Стоит ли считать проблемой, что современное искусство „подыгрывает“ секулярному миру и стоит на железобетонных антиклерикальных позициях?» (53). В нем есть и отступление от привычного восприятия вещей, и навязываемая без оговорок двузначная логика «либо религия, либо секулярность», характерная для промоутеров теологического поворота. Впрочем, начинается дискуссия в номере, как водится, издалека — с вопроса о человеке и его отношении к трансцендентному.

Kammer 1, Джастин Мортимер, 2020
Kammer 1, Джастин Мортимер, 2020
Kammer 2, Джастин Мортимер, 2021
Kammer 2, Джастин Мортимер, 2021
Kammer 3, Джастин Мортимер, 2021
Kammer 3, Джастин Мортимер, 2021

Илья Будрайтскис обращается к Карлу Шмитту, который считал, что в Новое время политика приходит на смену теологии, но последняя продолжает неявно присутствовать и определять предельную систему координат политических вопросов (36). «Политика наполняет столкновение теологических позиций плотью и кровью», поэтому в центр выносится вопрос о природе человека — доброй или злой, диалектические хитросплетения которого и разбирает Будрайтскис. (Забегая вперед оговоримся, что теология возникает в номере не только справа, в связи со Шмиттом, но и слева).

Эту связку божественного и природы человека затрагивает Жан-Люк Нанси в своей лекции о Боге, прочитанной французским детям в 2002 году. Он указывает, что «быть человеком — значит быть открытым к чему-то безмерно большему, чем просто быть человеком» (14). Но эту открытость не осмыслить абстрактными понятиями вроде Любви и Справедливости (Нанси лишь постулирует это, никак не поясняя). Необходима возможность обращаться, нужно отношение, чтобы была достижима верность этой открытости по ту сторону любого вероучения. «Когда кто-то кому-то верен, то, в сущности, не знает ничего об этом человеке, не знает, кем он или она станет в дальнейшем. Но если кто-то кому-то верен, то он просто верен и все, не зная» (15).

Причем здесь искусство? Другая лекция Нанси — о Канте, — законспектированная когда-то Еленой Петровской, поясняет этот момент. Первый шаг — признание конечности природы человека и невозможность для него божественной интуиции, творящей свои объекты. Последние предпосланы человеку, а значит с ними приходится как-то обходиться. «Как?» — технический вопрос. «У Канта мы становимся свидетелями исчезновения всемогущего Бога, классического Бога-механика, благодаря чему раскрывается вся цепочка технических действий» (29). Человеческий разум дискурсивен и зажат между пассивностью восприятия и активностью мысли, движется от начала к конечной цели, поэтому предстает набором технических возможностей, а не местонахождением истины; природа же в отсутствие Бога как «естественного художника» становится искусством человеческим. Итак, пока что речь идет об искусстве как технике — в координатах человека и его природы.

Остроумный комментарий к этому сюжету — размышление Михаила Куртова об Иисусе как технике. Он обращает внимание на обилие фигурирующих в евангельских сюжетах технологий, на принадлежность самого Иисуса к технической профессии (плотник, по другим версиям — каменщик, красильщик и т.д.) и предлагает переключить внимание на материально-техническое содержание Священного писания. Каков статус вещей, сделанных самим Иисусом (20), ведь что-то он неизбежно изготовлял? Куртов предполагает за ними особую сакральность или чудесность, ведь, согласно догматическому взгляду, Иисус всегда уже был Богом, а значит и творил как Бог. Однако мы ничего не знаем об этих вещах из канонических источников, ими не интересовались сами христиане, и дело не только в свойственной людям технофобии.

Kammer 4, Джастин Мортимер, 2021

Kammer 5, Джастин Мортимер, 2021

Куртов допускает, что эти вещи были сокрыты в рамках некоего заговора. Их раскрытие приведет к ресакрализации техники и обновлению DIY-технологии, а также к тому, что «различие между искусством и христианской религией в их отношении к вещам сотрется: Иисус фактически предстанет первым современным художником и куратором (поскольку первичный назначающий жест освящения принадлежал именно ему), а христианские храмы — первыми музеями современного искусства, причем располагающими наиболее развитой инфраструктурой» (24). Но если горизонт художественной вещи — вещь божественная, а все люди созданы по образу и подобию Бога, то сфера искусства предельно демократизируется и одновременно в этой инфляции обесценивается.

Впрочем, Владимир Шалларь берется показать, что обесценивать уже нечего, в современном искусстве не искусство потеряло ауру, а, как в известной поговорке, искусство уехало, аура осталась. Задача, которую ставит перед собой автор, — сформулировать проект нового искусства, возвращающего себе связь с сакральным. В христианском Средневековье, отмечает он, фактически соглашаясь с Беньямином, религия и искусство не мыслились по отдельности, как в модерне. Они были синкретически неразделимы, и искусство, насколько о нем можно было говорить, «было культом, богослужением, „теургией“: рядом перформативов, меняющих реальность <...> Оно не копировало реальность и не создавало „произведений“: оно производило новые реальности» (43).

Реалистическим и репрезентирующим оно становится в модерности, когда реальность превращается в «опыт» буржуазного субъекта, наблюдающего за реальностью как бы извне. В этом смысле авангардизм Малевича и Кандинского был попыткой вернуться к творению новых реальностей, опять же связанных с божественным (46). Правда, возврат сорвался, Дюшан победил Малевича, модернистское искусство якобы замкнулось в круге самоотрицания и гонки за новым. Современному искусству, отмечает Шалларь, нечего выражать (отсюда «просто предметы» реди-мейда), оно выражает ничто (а заодно «смерть Бога» и паразитизм капитализма) и по сути является не более чем механизмом классового размежевания (48) и «спекуляцией на арт-рынке» (50).

The Mistake, Джастин Мортимер, 2021
The Mistake, Джастин Мортимер, 2021

Но, как метко выражается автор, «для рагу из зайца нужен заяц, для искусства нужен какой-то бытийный опыт, который оно будет репрезентировать» (50). На место «неолиберального ничтожества» должен прийти опыт контркапиталистической общности, чьей концептуализацией «не может не быть теология» (51) в каком-то новом сакральном пространстве (этот возврат теологии и сакральности постулируется автором, не получая никакого обоснования). Шалларь убежден, что новое искусство как теургия будет постмодерным, будет сочетать авангардизм и «новое средневековье», уходя корнями в русский религиозный ренессанс начала XX века. Таким образом, «художественная теология» из названия номера может иметь и такой своеобразный левый разворот в виде манифеста нового левого религиозного искусства.

Впрочем, Дмитрий Галкин скептически относится к перспективам такого синтеза: современное искусство способно предложить только толкования культурной памяти, но «не готово связываться с большими идеями в качестве альтернативы утопиям великих культов. Гармония добра, природы и красоты нам не светит. Максимум — радиоактивный божественный гамма-луч» (57). Или же использование религиозно-теологических метафор, как в статье Натальи Серковой. В то же время Николай Смирнов доказывает, что художник при всем разнообразии его исторических стратегий всегда уже коррумпирован духовностью, его архетип — «алхимик, который решает задачу всеединства или универсального совершенства» (69) с опорой на гнозис.

Возможно, наиболее явной и заметной интервенцией теологического мышления в современное искусство последних лет был трансфер русского космизма. Ему посвящена беседа Арсения Жиляева и Анастасии Гачевой, а также статья Кети Чухров. Как доказывает Чухров, русский космизм принципиально антифилософичен и наивен. Сопоставляя этот проект с христианством, она критикует его как сциентистскую идеологию, которая вытесняет индивидуальную анагогическую работу покаяния и не допускает провалов или сомнений: путь к спасению лежит не через личное преображение и эсхатологию, а через биотехническую оптимизацию и эффективное планирование новой жизни. Здесь космизм оказывается в плену наивных представлений о науке.

Untitled (Head 2), Джастин Мортимер, 2020
Untitled (Head 2), Джастин Мортимер, 2020

Опираясь на диалектический материализм Эвальда Ильенкова, Чухров замечает, что «без сознания, которое по определению является социальным и историческим, любое воскресшее существо было бы просто зомби или биороботом» (129). Отменяя смерть и заявляя актуальную бессмертность, космизм отменяет и философию. «Скромное и великодушное осознание бренности человеческой жизни и мысли — признание объективной и высшей роли универсальной материи — только подтверждает зрелость разума и его нужду в материальном бытии» (130).

Этот пассаж, возвращая нас к вопросу о конечной природе человека, подытоживает номер и, возможно, дает определенный повод для оптимизма: на пути теологизации и сциентизации искусства, уничтожающей его как свободную и автономную деятельность сомневающегося духа, еще есть преграда, и эта преграда — критическая философия, принимающая конечность человека и ищущая вместе с ним способы жить с этой конечностью и вопреки ей, не опираясь на костыли метафизических абсолютов.

name

Александр Писарев

Исследователь, переводчик, научный сотрудник Института философии РАН, член редколлегии журнала Логос, редактор журнала «Городские исследования и практики».

Подробнее

Читайте также

Выставка паблик-арта «Объективно» в Новой Москве

В рамках выставки паблик-арта «Объективно» шесть трёхметровых скульптур Андрея Люблинского поселились в новом микрорайоне Новой Москвы — в Russian Design District. Среди участников проекта также Иван Горшков, Дмитрий Аске, Надя Лихогруд и Михаил Хвалебнов.

BURO.: 5 мифов о современном искусстве

В онлайн-медиа о моде, красоте, культуре и обществе BURO вышел материал, в котором преподавателям программы «Современное искусство» Александре Першеевой и Александру Журавлёву задали самые популярные вопросы о современном искусстве. Зачем современному художнику высшее образование? Как стать крутым и востребованным в арт-среде? Почему виртуальная реальность не заменит настоящие галереи? Обо всём этом читайте на сайте BURO.!

Образовательное направление «ART ВЫШКА. Современное искусство» в Школе дизайна НИУ ВШЭ создано для подготовки художников и кураторов, фотографов и видеоартистов, теоретиков и практиков во всех областях современного искусства. В рамках направления открыты программы бакалавриата, магистратуры и аспирантуры.

В бакалавриате можно выбрать один из образовательных профилей: «Современное искусство», «Экранные искусства», «Саунд-арт и саунд-дизайн», «Концепт-арт и цифровое искусство», «Ивент. Театр. Перформанс», «Дизайн и современное искусство» и «Кураторство и арт-менеджмент».

Абитуриентам магистратуры, которые четко определились с направлением своего развития, мы предлагаем профили «Практики современного искусства», «Современная живопись», «Перформанс», Sound Art & Sound Studies, «Видеоарт», «Фотография» и «Практики кураторства в современном искусстве». Также мы разработали трек мастерских — для тех, кто хочет совмещать занятия в узкоспециализированных мастерских с работой над комплексными арт-проектами.

Как поступить

Мы используем файлы cookies для улучшения работы сайта НИУ ВШЭ и большего удобства его использования. Более подробную информацию об использовании файлов cookies можно найти здесь, наши правила обработки персональных данных – здесь. Продолжая пользоваться сайтом, вы подтверждаете, что были проинформированы об использовании файлов cookies сайтом НИУ ВШЭ и согласны с нашими правилами обработки персональных данных. Вы можете отключить файлы cookies в настройках Вашего браузера.