«Мы все — химеры». Художественные проекты о нормативности тела

Многие теоретики XX и XXI веков обращали внимание на то, что физические границы наших тел редко совпадают с нашими представлениями о них. А наука, технологии и искусство активно влияют на подвижность этого зазора. Анастасия Алёхина рассказывает о нескольких перформансах и художественных проектах, поднимающих вопросы о нормативности и не нормативности тела, разных подходах к пониманию красивого и стыдного, табуированного и приемлемого.

Мы, люди, сотканы из культурных и социальных конструкций. Мы их «носим», и мы их воспроизводим, однако, мы их и меняем. Несложно заметить, как ретроспективно меняются подходы и понимание об условном «нормальном» и «не нормальном». Одновременно с этим оказывается достаточно сложно определить и описать эти понятия: они сильно зависят от контекста, их границы часто размыты, а формальные определения самореферентные. Попробуйте провести эксперимент: сформулируйте, что вы понимаете под «нормальным», и потом сразу же возразите себе через какой-нибудь конкретный пример. Это несложно, вы быстро придумаете ситуацию, которая не впишется в ваше определение. Нормы существуют лишь там, где есть человеческие потребности и, соответственно, цели. В природе, не включенной в человеческую деятельность, норм нет. Давайте подумаем об этом.

«Тело» и «норма» всю новую историю шли в плотной связке друг с другом, поэтому «телесность» оказывается одним из центральных понятий в подобном разговоре. Каждая эпоха диктовала свою норму, и последнюю проще всего определить через привязку к историческому времени, территории или социальной группе. Тело в некотором смысле можно свести к функциональной машине, если рассматривать его с точки зрения отдельных естественно-научных дисциплин. Но такой способ описать его никогда не будет хоть сколько-нибудь комплексным и не в состоянии передать телесный опыт, которым мы все обладаем. При таких попытках описания всегда возникает дихотомическая оппозиция «тело как объект» и «тело как переживаемое». Давайте попробуем отказаться от рассмотрения тела как объекта и будем воспринимать его как феноменологическую категорию — тело как переживаемое, не набор функций, а плоть! Человек, при таком подходе, не ставится в исключительную категорию и не является особенным «обладателем» тела. Не только человек обладает телом, но можно сказать, что и тело обладает человеком, и оно довольно часто диктует свои правила и вводит ограничения — например, болезни. Также в нашем опыте обладания телом участвуют и другие агенты: бактерии, вирусы, паразиты, грибки, археи, протисты и образуют невидимый орган нашего тела — микробиом (количество микробных клеток, находящихся в организме, превышает общее число человеческих клеток и влияет на многие функции тела, в том числе на психику). Кроме того, телом обладают все живые (неживые или полуживые) существа.

Для размышлений о подобной проблематике можно обратиться к философам феноменологической и постгуманистической школ: Морис Мерло-Понти, Валерий Подорога, Жан-Мари Шиффер, Франческо Феррандо, Аннмари Мол. Аннмари Мол можно назвать философом акторно-сетевых концепций. Она является профессором антропологии и изучает связи тела с медициной̆. В ее работах делается упор на медицинские практики, которые так или иначе оказывают влияние на восприятие концепций тела и нормы и их границ. Так, она приводит в пример гипоглекемию (состояние, возникающее при пониженной концентрации глюкозы в крови), определяя болезнь как один из факторов влияющих на определение границ тела. Она пишет, что гипогликемия включает в себя не только самоощущение тела, но и углеводные таблицы, глюкометр, декстрозу и наблюдателей̆, замечающих гипогликемию первыми. У тела, которое мы конструируем, оказываются полупроницаемые границы — таблетки и измерительные приборы, это внешнее продолжение тела больных диабетом. Тело — это целое, но не монолитное целое. Оно проницаемо.

Переходя к нормативности, мы можем выделить несколько категорий, к которым это понятие наиболее применимо: красота, здоровье и болезнь, биоэтика. Нормативность — это термин, используемый в философии для обозначения норм и стандартов, определяющих поведение человека. Понятия «норма» и «нормативность» рассматриваются прежде всего с точки зрения этики и медицины. Наиболее частый случай применения нормы — ситуация, когда нужно установить диагноз, то есть специалист должен на основе экспертизы сказать, находится ли реальный эмпирический объект в границах нормы или нет. Именно эту задачу решают медицинский, социальный, технический и другие виды диагноза. Однако норма — довольно грубый критерий для диагностирования, она делит объекты на два класса — годные и не годные, игнорируя все различия внутри этих классов.

С приходом Модерна и, в особенности, Постмодерна перевернулось представление о классической эстетике. Раньше субъект имел право вынести суждение вкуса по поводу любой действительности, но в постмодернизме существование как субъекта, так и реальности подвергнуто довольно сильному сомнению: если нет единого, тотального взгляда на красоту, то нет и единой эстетики. С понятия «Нормативность» мы можем переключится на понятие «Инаковость». Инаковость определяют как противоположный или противопоставленный элемент в двоичном противоречии: «Я» / «другой», то есть это категория, продуцирующая демаркацию на «друзей» / «врагов», «своих» / «чужих», нормальное / не нормальное.

Проблематика «инаковости» не нова и представляет собой симбиоз различных философских, теологических и социально-политических концептов, трансформирующихся ретроспективно. Платон понимал под «инаковостью» некое отличие вещи, Николай Кузанский постулировал «инакообразие» как различие до противоположности, порождающее неравенство. Однако ярко выраженные политические коннотации дискурс «инаковости» приобрел в период, уже упомянутого «постмодернистского поворота». В значительной степени это обусловлено всплеском политической активности женщин, феминисток и других активных сообществ. Примат «Другого» может пониматься в двух плоскостях: маргинальной — как нечто «абсолютно чуждое», недоступное пониманию. А также позитивной — «Другое» как «особенное», «аутентичное».

В этом вопросе бинарных понятий (я / другой, нормальное / не нормальное, чуждое / близкое и т.д.) интересен взгляд Донны Харауэй, которая мыслит мир через понятия киборга, гибрида. Для нее нет ничего четко разделенного на оппозиции, все деления на категории являются сконструированными и ангажированными. Например, она не разделяет людей на мужчин и женщин, понятие «киборг» предшествует такому разделению. Харауэй считает, что все мы являеся гибридами, состоящими из множеств: бактерий, вирусов, одноклеточных, фармакологических и химических реакций, паразитических, культурных и технологических инвазий. Это делает нас химерами, которые, однако, не способны до конца осознать собственную внутреннюю множественность.

Развитие технологий, социальных и точных наук существенно изменило привычный уклад жизни человечества, в связи с чем привычные термины стали требовать пересмотра. Так, например, появлялись и эволюционировали концепции, трансформирующие взгляд на сущность человека: трансгуманизм и постгуманизм: по Франческе Феррандо это философия медиации, изучающая смысл человека в связи с технологией и экологией (а не выделяя в «особую» категорию).. Таким образом намечается постчеловеческий сдвиг, отвечающий глобальному требованию социальных изменений, ответственной науки и сосуществования видов. Давайте попробуем применить эту оптику к художественным проектам, которые раскрывают тему телесных преобразований и показывают «серые зоны» этических и эстетических практик. На наш взгляд наиболее интересная рефлексия появляется в жанрах научного и технологического искусства.

Орлан и ее серия пластических операций, которые она сделала в рамках перформанса в 1990-93-2007 годов. Художница использовала возможности пластической хирургии в качестве нового изобразительного средства. Свое лицо и тело она превращает в предмет критики самого понятия красоты, видоизменяя и деконструируя его. Из классических полотен, изображающих женскую красоту, она берет разные части лица: хирурги делают ей лоб как у Моны Лизы, подбородок как у Афродиты Боттичелли и так далее. Ее красоту собирают как бы по кусочкам из разных иконических женских образов. Наверное, можно сказать, что она — настоящее воплощение «Манифеста киборга», Донны Харауэй. Орлан хочется быть не столько рожденной, сколько созданной, химерическим организмом, который все время видоизменяется и меняет свою идентичность. Она утверждает, что каждый человек — это не только индивидуальность, а некая коллекция индивидуальностей, когда-то выбранных и присвоенных. Осознанно меняться — это непременное условие жизни.

Словенский медик и по совместительству художник Ив Табар делает свое тело пространством для политических высказываний. Его первая работа, «Европа I», 1999 года, посвящена одержимости Словении вступлением в ЕС. Художник наглотался синей жидкости с золотыми звездами, затем вставил трубки в нос и выкачал ее из желудка. Работа обыгрывает словенскую фразу «иметь что-то/кого-то в желудке», которая используется, когда вы не можете терпеть эту вещь или человека, и намекает на то, что неплохо было бы избавиться от ее. Следующая работа из этой серии, «Европа II», была протестом Табара против членства в ЕС, которое он находил менее приятным, чем сверление колена, что он и сделал в галерее. В словенском языке есть поговорка: «Лучше просверлить дырку в колене, чем [сделать что-то]». Табар и просверлил. А когда Словения стала членом ЕС, художник нанес на ноготь среднего пальца герб Словении и удалил этот ноготь.

Безусловно, это очень сенситивные и спорные перформансы, но они поднимают важную тему о том, где проходят границы прав на собственное тело. У медицины есть довольно сильно выраженная монополия на вмешательство в наши тела. Если нет медицинских показаний на инвазию, то очень сложно найти врача, который возьмется за эксперименты ради искусства (вспомним хотя бы художника Стеларка или известную модель с ампутацией Викторию Модесту). К тому же, после подобных табаровским актам членовредительства есть вероятность попасть на принудительное лечение в психиатрическое отделение. Но Табар сам явлется медиком, так что он обладает правом на инвазию. В то же время как медик он должен следовать правилу «не навреди». В момент хирургического перформанса возникает вопрос: он медик или художник? Его медицинский опыт дает ему инструменты для художественной работы с телом совершенно на ином уровне, делая его уникальным художником.

Другой достаточно экстремальный проект создали художники Мари Маггик и Брайан Ричи. Это очень комплексная биохакерская работа, которая включает в себя исследование по критической эндокринологии, воркшоп и «кухонный перформанс». Они акцентируют внимание на том, что суверенитет тела и биополитика власти является серьезной проблемой для современного человека и предлагают способ синтезированная гормонов методом DIY. Художники говорят о том, что в результате активного производства нефтепродуктов и развития агропромышленности появились ксеноэстрогены, это соединения, которые влияют на синтез, секрецию, транспорт, метаболизм, связывание/выведение натуральных половых гормонов, Ксеноэстрогены мало изучены, однако есть исследования, которые говорят о том, что они легко попадают в организм человека из окружающей среды и влияют на репродуктивную функцию людей (и возможно животных). Художники акцентируют внимание на том, что корпорации в погоне за прибылью негативно влияют на экологию и жизнь, поэтому самостоятельный контроль гормонального фона является жестом недоверия мировой экологической политике.

Художник исследует внутреннее пространство тела, и представляет его как перформанс и даже танец. Маррусич начинал как хореограф, но в процессе поиска расширения границ танца, пришел к теме неподвижности. В этом перформансе тело художника находится в специальном резервуаре, инкубаторе, где поддерживается высокая температура. Тело кажется неподвижным внешне, но живое тело никогда не статично, внутри происходят миллионы процессов, и Маруссич демонстрирует это наглядно. Через какое-то время, сначала из глаз и носа, потом из потовых желез начинает выделяться голубая жидкость. Неизвестно как он добивает такого эффекта, вероятно тело художника обработано каким-то составом, который вступает в реакцию с потом.

На обозрение зрителю представляется процесс, который принято скрывать — потоотделение. Но за счет того, что это становится перформативным, и даже ритуальным действием, художник, как йог, сидит неподвижно, сосредоточенный отрешенный взгляд, перформативность (не)действий, отделяют его от физиологии тела и возникает ощущение странного сакрального действа.